Парень в униформе толкает меня локтем. «Там вас начальство спрашивает. На парковке, причем срочно».
Эксли.
Придется идти – через весь участок – надрывается радио: «Гангстерские разборки – есть жертвы! Микки Коэн раскаялся!» Снаружи – Дадли.
Развалясь на сиденье патрульной машины.
Возле ограды торчат Брюнинг и Карлайл – вне пределов слышимости. На Брюнинге – тяжелое пальто в елочку – как тогда, когда СНИМАЛИ КИНО.
– Здравствуй, сынок.
Я подошел ближе. И тут же почувствовал его запах: лавровишневая вода.
– Полагаю, ты не упустил случая подобрать славную норковую накидку для своей красавицы сестренки. Она все еще с Джеком Вудсом?
– Я спрятал Чика Веккио. Он сдал тебя мне – по поводу того фильма, ограбления склада, а также того, что это ты манипулируешь Микки и пришил тех парней в Уоттсе.
– А лично я думаю, что ты блефуешь. Все, что ты знаешь, нашептал тебе на ушко Эксли. Ты полагаешь, что я наговорил Чику всякого, чего на самом деле я ему в жизни бы не доверил, и вдобавок я сомневаюсь, что он может предать – даже под самыми суровыми пытками.
– Попытайтесь его найти.
– Он мертв – или временно нетрудоспособен?
– Жив. И чтобы пожить еще, ему придется говорить.
Брюнинг и Карлайл не сводят с нас выпученных глаз.
– Им нас не слышно, сынок. Не мигать. Не дрожать.
– Сынок, из твоих записок ясно, что ты намерен действовать независимо от Эдмунда Эксли. Я нахожу это обнадеживающим знаком, а твою готовность сотрудничать за вознаграждение – тем паче.
– Это Брюнинг вложил мне в руку мой меч. Я отдам вам Веккио – за него, кассету с фильмом и пятьдесят тысяч.
– Майк вовсе не был режиссером твоего кинодебюта.
– Скажем так – он должен заплатить.
– Сынок, ты удивляешь меня. Я всегда считал, что ты убиваешь исключительно ради наживы.