– Что вы, что вы… какой вздор! – воскликнул немец. – Как можно! Я ведь от чистого сердца. По велению души.
После этого эмоционального всплеска он вдруг стал строже, сухо попрощался, и «ауди» стремительно сорвалась с места, едва не задавив большого черного кота, которому угораздило усесться как раз на пути машины, буквально в двух-трех метрах от ее бампера. Он наблюдал за «ауди» с пристальным, и как показалось Олегу, кровожадным вниманием, словно это была мышь.
Не успел Олег мигнуть глазом, как лимузин иностранца так быстро исчез за углом, будто его прибрал сам нечистый. Куда-то пропал и кот. Наверное, нырнул в подвал через отдушину.
Художник знал, что в подвале дома живет целый кошачий клан. Когда наступала весна, кошачья семейка устраивали такие громкие и бесконечные «сабантуи», что Олег на время переселялся в свою мастерскую – под этот «концерт» можно было спать лишь высосав на ночь глядя, как минимум, поллитровку беленькой.
Очутившись в квартире, Олег вдруг остановился как вкопанный, даже не закрыв входную дверь. Его поразила мысль: откуда этот Карла знает адрес его местожительства!? Иностранцу об этом он не говорил.
А машина немца остановилась как раз напротив подъезда, в котором находилась квартира художника…
Отчаявшись что-либо понять, Олег обречено махнул рукой, и на время выбросил из головы все, что было связано с таинственным Карлом Францевичем. Перед ним сейчас встала другая проблема, более важная – где взять денег, чтобы сходить в гастроном и купить хоть чего-нибудь съестного.
Ночная отсидка в «обезьяннике» почему-то вызвала чувство дикого голода.
Открыв на всякий случай холодильник, Олег некоторое время смотрел на пустые полки с выражением Робинзона Крузо, который вдруг понял, что оказался на необитаемом острове. Нужно было опять у кого-то занять денег, но у кого именно Олег даже не представлял.
Отчаяние переросло в мрачную хандру, и Олег занялся самоуничижением: «На кой мне такая жизнь?! В стране свобода, которую так долго ждали, мои сверстники в «Мерседесах» ездят и отдыхают на самых фешенебельных курортах мира, а я лишь краски и холсты перевожу, в долгах весь, как в шелках. Энтузиаст… Бездарь!»
Крик души совпал с дребезжаньем дверного звонка. «Кого там принесла нелегкая?» – с раздражением подумал художник. Он уже хотел открыть дверь, даже не глядя в глазок, но тут же отдернул руку.
А если это пришли коммунальщики? Олег задолжал им, кажись, за полгода. Ему уже рассказали, что в районе создана комиссия, которая передает дела должников в суд, где принимают решения о выселении злостных неплательщиков из их квартир.
– Олежка, отворяй ворота, это я! – раздалось из-за двери. – Чего топчешься?
Облегченно вздохнув, художник отодвинул защелку английского замка и на пороге встал взъерошенный мужичок в майке с блудливыми похмельными глазами. В руках он держал пластиковый пакет, который прижимал к груди так бережно и с такой любовью, словно это был младенец.
– Быстрее замыкай! – сказал мужичок, прошмыгнув мимо Олега. – А то моя, неровен час, еще углядит, куда я подался. Тогда все, хана. Забьет меня, как мамонта.
Это был сосед Олега из квартиры напротив. Его звали Андрюха. Сосед носил фамилию Горемыкин, которая здорово утешала его по жизни.
«Вот ты скажи мне, как образованный человек, – вопрошал он Олега, – может ли хорошо жить, да еще в нашей стране, человек с такой фамилией, как моя? Конечно, нет. Фамилия – это как клеймо на всю жизнь. И на весь род. Вот потому я особо и не переживаю, что не выбился в олигархи. Представляешь – банкир Горемыкин. Бред! По этой причине я и не дергаюсь. Живу, как Бог на душу положит. Одним днем. У нас так полстраны живет…»
– Давай стаканы! – суетился Андрюха возле кухонного стола.
Он достал из пакета бутылку водки, литровую банку с горячей отварной картошкой, кусок молочной колбасы, батон, пучок зеленого лука и в отдельном пакетике малосольные огурцы. «Все-таки, свет не без добрых людей», – подумал Олег, чувствуя, как рот наполняется слюной.
Без лишних слов они быстро разлили водку по стаканам (именно по стаканам; Андрюха другой тары под горячительные напитки не признавал) и выпили. Олег приналег на еду, а его ангел-спаситель тем временем задумчиво жевал зеленые перья молодого лука.