— Где этот ангел набрался таких выражений?
Конечно, «Святая Выдра» останется, чтобы заботиться о маленьком Майлзе. Она потрясена… печально недоумевает… взбешена… внезапной потерей Флоры, но не намерена потерять Майлза.
Она тоже девственная дочь сельского священника-методиста. Стоя на коленях, умоляя Отца нашего о силе в борьбе с дьяволом, она читает Новый Завет ради утешения и укрепления духа. Разве наш Спаситель не изгонял злых духов из бесноватых? Разве Он, по велению Своему, не поднимал мертвых из могилы. В мире, где идет яростная борьба духа, возможно все.
— Майлз, дорогой! Где ты? Отзовись, пора начинать урок!
Далеко внизу, в темных сырых катакомбах, его любимая Джесел с разбитым от горя сердцем. (Квинт не был ее мужем, но ощущает потерю, как муж, половина его души растерзана.) Питер Квинт слышит, как гувернантка ходит из комнаты в комнату, удивительно тяжело ступая на каблуках. Голос у нее как у грача, пронзительный, настойчивый.
— Майлз? Майлз?
Трясущимися пальцами Квинт готовит себя к последнему противостоянию. Он воспринимает себя как фигуру драматичную, или это может быть соотношение: вот Бог, а вот Дьявол, это обман, это должен быть обман, в противном случае не остается выхода… Скосившись на свое бледное отражение в осколке зеркала, он пытается преобразить седеющую бороду или придать ей прежний вид, вспоминая с томлением в паху, как бедный Майлз обнимал его за колени, прижимаясь к нему лицом.
Джесел сгинула. Растворилась, испарилась, как молочно-мутный утренний туман испаряется на рассвете. Его возлюбленная Джесел! Девушка с «шотландским завитком» и девственной плевой, которую так трудно было сломать! Всего лишь облачко разрозненных молекул, атомов?
Эта разрозненность и есть Смерть. В сравнении с которой Переход всего лишь увертюра. В Блае их удерживала только страсть, нежелание любви расстаться с любимыми. Страсть удерживает Квинта здесь. Этот факт ошеломил его. Всего лишь молекулы, атомы? В то время как мы любим так страстно? Он видит тоскующее лицо Майлза, чувствует его застенчиво настойчивые и осторожные ласки.
Он готовится к встрече с врагом.
Тяжело дыша, как зверь, с мокрыми от росы ногами Квинт вглядывается сквозь грязные окна. Там внутри наконец выследили бедного Майлза. «Святая Выдра» нашла его в библиотеке на первом этаже, уютно затаившимся в глубоком кресле, повернутом в угол комнаты со сводчатым потолком, куда никто (даже хозяин в свои редкие визиты) давно уже не заходил. Это место для джентльмена, нечто вроде мавзолея, с темными дубовыми панелями, увешанными портретами патриархов, давным-давно обратившихся в прах и забытых. Двенадцатифутовые книжные полки до потолка, забитые старыми покрытыми плесенью книгами. Огромные, в кожаных обложках и с золотыми обрезами тома выглядят так, будто их не открывали столетиями. Какая несуразица — и в этом мраке, свеженький десятилетний Майлз с быстрой небрежной улыбкой!
Белогубая «Святая Выдра», подбоченясь, спрашивает Майлза, почему он «спрятался» здесь, почему затаился в кресле, поджав ноги, и сидит так тихо, «когда, как тебе известно, я все зову, и зову тебя?»
Майлз смотрит в окно, едва заметное движение глаз, и весело отвечает: «Я просто зачитался…» — показывает гувернантке несуразно-тяжелый антикварный том на коленях — Directorium Inquisitorum.
«Святая Выдра» сухо отвечает:
— С каких это пор, мой мальчик, ты стал читать по латыни ради удовольствия?
А Майлз очаровательно хихикнул:
— Моя дорогая, я читаю по латыни, как и все… ради муки.
«Святая Выдра» хочет снять Directorium Inquisitorum с колен Майлза, но мальчик шаловливо выпрямляет их, и тяжелая книга падает на пол в клубе пыли. Майлз бормочет:
— О! Извините.