— Вы имеете в виду последнее стихотворение Федорова?
— Не только. Начала я, разумеется, с него, но в конце концов решила прослушать всю запись.
— Со мной тоже так было, — сказала Шивон, вспомнив, как они с Ребусом больше часа просидели в ее машине. — И что?
— Там в конце… — В голосе Коулвелл прозвучали нерешительные нотки. — Уже после того, как Федоров закончил отвечать на вопросы…
— Да?
— Этот человек, Риордан, случайно записал обрывок разговора…
«Черта с два — случайно!» — подумала Шивон, а вслух сказала:
— Да-да, я помню. Мне показалось, это Федоров что-то пробормотал себе под нос.
— Он говорил очень неразборчиво, поэтому сначала я тоже так подумала. Но потом мне показалось, что это не голос Александра.
— А чей же?
— Понятия не имею.
— Но это говорил русский?
— Да, тут никаких сомнений быть не может. Я проиграла это место несколько раз, и в конце концов мне удалось разобрать некоторые слова…
Шивон снова подумала о Риордане, который с неутомимостью маньяка направлял свой высокочувствительный микрофон то в одну, то в другую сторону, стараясь уловить, что говорят в публике.
— И что же сказал этот русский? — уточнила она.
— «Хоть бы он сдох». Я услышала это довольно отчетливо.
Шивон вздрогнула.
— Не могли бы вы повторить? — попросила она.
41
Ребус встретился с Шивон в кабинете Коулвелл, и они снова прослушали компакт-диск уже втроем.