А теперь — в Блюгейт-Филдс, опасный и смертоносный. Черная расселина сырой каменной лестницы ведет из узкого переулка наверх, в помещение, где плавает, клубится туман иного рода — сухой, горячий, едкий. Какой-то ласкар сидит сгорбившись на замызганном, в грязных потеках полу, еще один костлявый субъект невнятно бормочет в дальнем углу, и пустой диван ждет меня.
Я ложусь, мне вручают чудодейственный прибор, заправленный дурманным зельем, и погружение, растворение начинается. Облака, пронзительный солнечный свет, сияющие вершины вечных гор и холодное зеленое море. Слон смотрит на меня с невыразимым состраданием в маленьких темных глазках. Рыжеволосый мужчина, чьего лица я не вижу.
Границы нашего мира подвижны и текучи — между ночью и днем, между радостью и печалью, между любовью и ненавистью, между самой жизнью и смертью. И кто знает, в какой именно момент мы вдруг переступаем границу и переходим из одного состояния в другое, точно горючее вещество при соприкосновении с огнем? У моего мира свои переменчивые пределы, которые я постоянно пересекаю, в неуемных странствиях своих похожий на кочующего зверя. То благовоспитанный, то необузданный; то отзывчивый на порядочность и человеческое участие, то идущий на поводу у порочнейших страстей.
Я открыто признаюсь в своих нравственных падениях, поскольку это правда — такая же правда, как все, все в моей исповеди: убийство Лукаса Трендла, моя ненависть к Фебу Даунту и проклятая любовь, которую я питаю и всегда буду питать к той, чье имя пока не могу назвать. Если мои поступки вызывают у вас отвращение — ничего не попишешь. Я не ищу им оправданий и объяснений, даже не пытаюсь, ибо неодолимое, властное желание постоянно блуждать, подобно бедному Агасферу,[29] между светом и тьмой навсегда останется во мне, не отпустит до смертного часа.
Сигара, чтобы прийти в чувство, — и я возвращаюсь на застланные плотным туманом улицы. Новый день уже пробуждается к жизни, когда я устало поднимаюсь по лестнице в свои комнаты на Темпл-стрит.
Добравшись до гостиной, я бессильно упал в кресло, покинутое мной несколькими часами ранее, и погрузился в глубокий мирный сон.
Незадолго до полудня я, вздрогнув, проснулся с мыслью о Джуксе.
Фордайс Джукс был моим соседом с первого этажа. Меня с души воротило от его елейной физиономии, хитрого прищура и вкрадчивых повадок. «Ах, как приятно видеть вас, мистер Глэпторн.
Это Джукс! Точно он. Как же я сразу не догадался? Он шел за мной до Каин-Корта тем вечером. Он все знает.
Джукс служил клерком в адвокатской фирме «Тредголд, Тредголд и Орр» на Патерностер-роу, где работал и я; ниже мне представится случай рассказать о ней более обстоятельно. Он весьма умен, довольно образован и знает о моих перемещениях достаточно, чтобы поймать меня в ловушку. Да, это наверняка Джукс. Под предлогом проявления учтивости он постоянно следил за мной, словно подозревая, что я не тот, за кого себя выдаю. И недавно он получил возможность порыться в моих бумагах, о чем я поведаю в должное время. Правда, мы с ним ни разу не говорили о Белле, наши беседы никогда не касались вопросов частной жизни, но он наблюдал, соглядатайствовал за мной и выяснил, кто она такая и где обретается.
С чего же все началось? Джукс, я знал, большой любитель совать нос в чужие дела. Я часто совершал ночные вылазки, и скрип ступенек возвещал о моих уходах и приходах его вечно навостренным ушам. Видимо, однажды ночью он поддался безудержному, необоримому желанию последовать за мной и узнать, куда я хожу и чем занимаюсь, а потом это повторялось снова и снова, покуда не вошло у него в привычку. В какие темные углы заглядывал он любопытным взором, в какие дверные проемы и тайные притоны?
И вот, одним вечером в конце октября, чуть раньше обычного, Джукс снова увязался за мной и долго ходил по пятам, озадаченный моими явно бесцельными блужданиями, в конечном счете приведшими меня на Треднидл-стрит. Он не мог видеть Лукаса Трендла, стоявшего у дверей Банка, — его видел только я. Но он продолжал следить за мной, по-прежнему озадаченный, когда я шагал на запад, к Стрэнду.
Джукс не мог знать, почему я совершил деяние, очевидцем которого он стал. Но он знал, что я убил человека.
Это открытие оказало на меня гальваническое действие. Быстро ополоснув лицо холодной водой, я спустился по лестнице на первый этаж. Дверь Джукса оставалась закрытой, и из-за нее не доносилось ни звука — оно и понятно, ведь сейчас он отбывал присутственные часы у Тредголдов. Но я знал: он наверняка отпросился из конторы под каким-нибудь предлогом на вторую половину дня, чтобы встретиться со мной лицом к лицу в Стоук-Ньюингтоне или, по крайней мере, удостовериться, что я откликнулся на приглашение отдать последнюю дань уважения Лукасу Трендлу. Тем не менее я с минуту стоял у подножья лестницы, обдумывая, не стоит ли мне проникнуть со взломом в жилище Джукса, дабы окончательно убедиться, что именно он написал две анонимные записки. Но в конце концов я решил, что в подобном безрассудном поступке нет необходимости, вышел на улицу и зашагал в сторону Ченсери-лейн, чтобы осуществить свой план.
Я добрался до Ченсери-лейн вовремя, чтобы сесть на омнибус до Стоук-Ньюингтона, отходивший в половине первого, — ведь сегодня было 3 ноября, день похорон мистера Лукаса Трендла. Но омнибус уехал без меня — я не собирался рисковать. Несколько минут я стоял в стороне, напряженно всматриваясь в проплывающие мимо лица, подозрительно приглядываясь ко всем околачивающимся поблизости субъектам. Потом я встал в очередь на следующий зеленый «Фаворит», поднялся в него, но тотчас выпрыгнул, едва он тронулся с места. Убедившись, что за мной нет слежки, я наконец сел в часовой омнибус и вскоре прибыл к месту назначения.
Через Врата Смерти,[30] увенчанные иероглифической надписью «Последний приют бренных тел», я вошел на кладбище Эбни в тихой деревушке Стоук-Ньюингтон. Позади остался Лондон, накрытый мутной красно-желтой пеленой, исчадием миллиона фабричных труб. Здесь же воздух был чистый, а небо пасмурное, хотя и обещало проясниться.
До погребальной церемонии оставался еще час. С видом случайного посетителя я бродил меж широких лужаек и ливанских кедров, разглядывая гранитные и мраморные надгробья — иные из них поражали воображение своей вычурностью, но большинство отличалось подобающей простотой и непритязательностью, ибо здесь покоились бренные останки конгреционалистов. Каменные ангелы, колонны и задрапированные урны. Я осмотрел маленькую готическую часовню, а потом направился к обнесенному оградой древнему каштану, под которым в свое время любил отдыхать доктор Уоттс,[31] друг леди Эбни и учитель ее дочерей.
Задержавшись здесь, я внимательно осмотрелся по сторонам, запоминая окрестные дорожки и аллеи, пытаясь представить возможное развитие событий.
Рискнет ли Джукс открыто подойти ко мне в таком месте? Или он незаметно отведет меня в сторону и сообщит, на каких условиях согласен хранить молчание? Физической угрозы он для меня не представляет, мелкорослый пройдоха, и в любом случае мне не составит труда с ним справиться. Я возьму инициативу в свои руки и предложу обсудить дело цивилизованно, как подобает джентльменам. Он оценит по достоинству мою учтивость: никаких споров и препирательств, вообще ничего подобного. Просто небольшой деловой разговор. Мы пройдемся до церкви и условимся о следующей встрече — в каком-нибудь удобном для обоих месте в городе, — чтобы окончательно уладить все вопросы. Тогда-то я и получу преимущество, полное и бесповоротное.
С такими мыслями я неспешно прогуливался взад-вперед по дорожке, словно погруженный в меланхоличное созерцание окрестностей. Я вынул часы из жилетного кармана. Через несколько секунд церковные куранты пробили три.
ebooksa