— Я собирался записать интервью на глиняных табличках. Шучу.
— Ха-ха. А твой фирменный мундштук?
Майлз и Пола слишком много курили и год назад начали пользоваться специальными мундштуками, задерживающими часть смол. К несчастью, она их постоянно теряла.
— Ты не поверишь, но он у меня в кармане.
— Поедешь на такси до Шестьдесят третьей улицы?
— Да. Черт с ними, с деньгами. Пока.
Поставив чашку, он поцеловал Полу и отправился вниз.
— Купи освежающие пилюли! — крикнула она ему вслед. — Твое дыхание ужасно.
— Я тоже тебя люблю!
— Кроме шуток!
Двумя этажами ниже хлопнула дверь. Пола сошла вниз, чтобы умыться. Туалетная комната была небольшой и соединяла их спальню со спальней Эбби. Когда они переехали сюда, ванная оказалась запущенной, но они починили потрескавшийся кафель, выкрасили стены в веселый желтый цвет, повесили новый шкафчик, купили другой занавес для старомодной разлапистой ванны и оживили интерьер плакатами кинокартин с участием Ширли Темпл. Пола возражала против них, но Майлз был старым фанатиком кино и часто напевал мотив «Корабельного Леденца» во время бритья. Пола уступила.
Вымыв лицо лавандовым мылом, она услышала, что в детской одевается Эбби, и задумалась над тем, как быть с ней сегодня. Обычно, когда Майлз занимался дома. Пола работала в собственном магазинчике пляжных товаров на Бликер-стрит вместе со своей владелицей Мэгги Арсдэйл. Сегодня же Майлза не будет, а поскольку предрождественская торговля — самая хлопотливая, и Пола не сможет остаться дома. Да, придется оставить Эбби у Мэгги, нанимавшей для своих трех малышей постоянную няню. Чак — муж Мэгги, был врачом и, проработав ранее несколько лет за гроши интерном, теперь имел неплохой доход. Иногда Поле хотелось, чтобы у Майлза тоже была надежная высокооплачиваемая профессия, хотя бы в медицинской области, вместо постоянного писательского риска и погони за удачей. Но, так или иначе, она смирилась с тем, чем он был: пианистом-неудачником, ставшим писателем, автором одного, неважно расходящегося романа, постоянно подрабатывающим статьями и написавшим шестнадцать полных глав «Великого Американского романа».
Однако, он оптимистичен, и в этом — его достоинство, решила она. Со временем мы сорвем куш побольше, чем Чак и Мэгги — тогда и повеселимся!
Утешившись этой мыслью, она надела серое платье-мини, серые, в тон, чулки и туфли с пряжками; коснулась ушей и шеи каплей любимых духов «Шалимар» и вошла в детскую, чтобы поцеловать Эбби.
Дункану Эли принадлежал особняк на Шестьдесят третьей улице, между Мэдисон-авеню и Парк-авеню. Вылезая из такси, Майлз с завистью глянул на ряд красивых домов с фасадами, затененными высаженными у тротуара деревьями. Одним из разочарований для Майлза, берущего интервью у знаменитости, было то, что чужой успех всегда напоминал ему о собственной незначительности. Раздумывая над тем, принесут ли ему когда-нибудь его романы известность, обеспечивающую интерес журналистов, он поднялся на четыре ступени ко входной двери и позвонил. Где-то в доме звучала Третья фортепианная соната Прокофьева. Несмотря на слабую слышимость, он узнал блестящую технику и бравурную мощь стиля Дункана Эли.
Дверь открыл бледный, словно покойник дворецкий, впустивший Майлза в длинный холл с черно-белым мраморным полом. В конце его находилась изящная лестница, стену которой украшали старинные гравюры с портретами великих композиторов — от жизнерадостного Вивальди до хмурого Брамса.
— Придется подождать, пока мистер Эли закончит игру, — заметил дворецкий, принимая у Майлза пальто.
Тот кивнул и расположился у высоких двойных дверей, ведущих в гостиную особняка. Через несколько минут соната кончилась и дворецкий проворно распахнул двери. Майлз последовал за ним в огромную, обставленную в строгом модерне комнату, контрастно отличающуюся от традиционного холла. Длинный диван и гладкие стулья были белыми, в точности, как стены и ковер на одной из стен. По замыслу, их белизна драматически противопоставлялась паре огромных черных роялей «Стейнвэй», помещенных торцами друг к другу, и трем гигантским, доминирующим на плоскостях других стен, картинам в стиле «оп-арт». В углу, возле роялей стояли четыре продолговатые скульптуры работы Джакометти, безжизненно «глядящие» на вошедших Майлза и дворецкого. Из-за левого «Стейнвэя» поднялся высокий стройный мужчина, взгляд которого показался Майлзу раздраженным и, возможно, неприязненным. Он решил, что интервью пройдет не столь гладко, как думалось.
Дворецкий представил его и оставил наедине с пианистом. Видя, что Эли все еще стоит у рояля, ничуть не пытаясь разрядить ситуацию, Майлз нервно включил магнитофон и шагнул к нему.
— Вы очень любезны, что согласились принять меня в столь раннее время, мистер Эли, — произнес он, жалея, что не придумал более подходящего вступления.
ebooksa