— А дети у тебя есть?
— Ну какие же дети у вора…
— Он говорит, — девушка опять ткнула пальцем в хромого медведя, живую сидящую глыбу, — что сейчас будет тебя есть.
— Ты ему переведи! — вскинулся пахан, и тут же откинулся на спину от острой боли в ногах. Что характерно, Зверомузыка ни на секунду не усомнился, что его сейчас будут есть. — Переведи, сколько я всего дам! Я знаешь, что могу?! Я все могу! Все, что захочешь!
— Да ничего ты не можешь, уже все.
Девушка сказала это даже с некоторой скукой, пошла к вертолету.
— Яшка, что там интересного?! — завопила на ходу девица, но ясно было, — это она другому Яшке.
И Зверомузыка остался один на один с тремя огромными медведями. Звери смотрели на него не так как раньше, уже без всякого интереса. Только у одного, хромого, интерес на морде очень даже был, но совсем другой читался там интерес, чем хотелось бы Якову Николаичу. И ничего хорошего ему это выражение не сулило.
До сих пор Сучье Вымя так и лежал в папоротнике, ловил обрывки разговоров, пытался понять, что к чему. Но тут компания зверей распалась. Двое неторопливо, чуть ли не со скукой побрели к дому; один остановил медведя поменьше, посветлее, что-то зафыркал ему. А хромой медведь, неправдоподобно громадный и темный, шагнул к Зверомузыке и задумчиво захватил пастью ногу. Хруст костей и дикий вопль донеслись до Сучьего Вымени одновременно. И тогда он встал (на груди до сих пор как будто лежали огромные лапы с когтями), неверной походкой направился вниз по склону, прочь от места, где служил.
Новый крик, уже не вполне человеческий, придал Сучьему Вымени ускорения. Он не сомневался, что медведи прекрасно видят его, один взгляд он на себе даже поймал, и тем не менее ему не помешали, не попытались догнать. И даже более того…
— Эй ты, мужик! Эй, дядя! Постой! — это кричала девица, которая переводила только что.
Сучье Вымя на минуту встал, обернулся. Медведь оторвал у Зверомузыки ногу, аккуратно ее доедал. Зверомузыка, наверное, потерял сознание, и зверь его потормошил. Человек застонал, завозился, и медведь взялся пастью за левую руку лежащего, стал жевать, начиная с кисти. Яков Николаевич опять страшно закричал, забился, заливая все вокруг своей кровью.
А девица все кричала Сучьему Вымени:
— Не бойся! Тебя-то есть никто не будет! Бери здесь, что хочешь, а то иди к нам, с нами жить!
Нет, идти туда, где заживо едят Зверомузыку, Сучье Вымя никак бы не смог. И жить с медведями он не хотел. Потому он только махнул девушке — мол, слышу, но вот, хочу уйти, и двинулся дальше в чащобу. Насколько могли понять медведи, куда он идет, и зачем, трудно сказать… Сучье Вымя шел к людям, в свой человеческий мир, ему понятный.
Так он и шел весь день по лесу, под кронами кедров, без оружия, кроме ножа на ремешке, без снаряжения и без еды. Есть смертельно захотелось в середине дня, когда погасло напряжение, и Сучье Вымя долго искал хоть чего-нибудь. Пришлось ему есть грибы, потом искать кедровые шишки, и долго, мучительно долго лущить орехи из них.
Часть найденных шишек Сучье Вымя распихал по всем карманам; стояла теплынь, он снял штормовку, и завязав ее узлом, напихал и в нее кедровых шишек, сколько вошло, про запас.
Хорошо, были спички, был нож, и ночевал Сучье Вымя у костра. Было тепло, и кроме того, он верил, что огонь разгоняет диких зверей. И Сучье Вымя думал, думал, думал, думал, думал…
Невероятно было связывать свои приключения с медведицей и двумя медвежатами, застреленными и съеденными уже три года тому назад; еще труднее — с любовью к охоте Яши и его гостей.
А уж совсем трудно было Сучьему Вымени представить причину всего, что обрушилось на базу, в том, что ходит по тайге такой медведь… Медведь с искалеченной лапой.
ebooksa