Харламов, сжавшись, вдавив в пол лицо и прикрыв уши руками, перетерпел взрывную волну, ожог горячего воздуха и вместе с истерическим выдохом зала вскочил уже на ноги. Он глянул автоматически туда, где ждал Хохрякова.
— Взять его! Хохрякова взять! Всем! — и закашлялся, остановился.
Только Хохрякова уже в «Праздничном» не было. Нашли сброшенные доски пола в костюмерной, лесенку и, поискав вокруг, тайный лаз в вентиляционный колодец. Там еще одна дверка, лючок, лаз вниз, в подземный коллектор, и метрах в трехстах, в соседнем дворике, сброшенный кругляш люка. А над ним будка дворницкая с лопатами и метлами. На полминуты выпустили Хохрякова из виду, когда отрывалась от постыдного тельца голова артиста, и потеряли. А потом полетели погоны и должности…
— Присядем, — сказала Гражина.
Двор старого дома, основательной пятиэтажки, «сталинской», пуст. Продлись, продлись, предзимнее молчанье. Листья сметены и вывезены. Кое-какие еще необъяснимо держатся на ветвях. Три часа дня. Зверев с Гражиной просто как пара немолодых в принципе людей беседуют мирно и незамысловато о том о сем. Он в плаще, белом и тонком, но под ним свитер, настоящий, в котором можно и без плаща зимой идти по улице и не замерзать. Вот только если не ветер, ветер долгий и сокровенный. На женщине куртка-ветровка с капюшоном и шапочка вязаная. Зверев же в кепке, серой, ношеной.
— Сюда придет кто-нибудь?
— Нет, зачем же… Лишний человек, лишние для тебя хлопоты.
— Со мной никого нет.
— А за тобой?
— А кому я нужен?
— А генералам? Тем, что сейчас охраняют Иоаннова?
— Они его охраняют. Это их работа. Моя — найти убийц.
— А ты почему не в очаге культуры?
— Не считаю нужным. Там мои люди есть.
— И уверен, что за тобой не следят?
— Какой от этого толк?
— Ты со своими нетрадиционно-эффективными расследованиями вызываешь и уважение, и зависть, и злобу.
— Тогда нас сейчас слушают с дистанции.
— Не слушают.
— Почему ты уверена?