С заколотыми наверх волосами, блестящей помадой на губах, в откровенном, в обтяжку топике на бретельках, открывающем большую часть живота, и с приклеенной скучающей улыбкой на лице, она подавала бутылки шампанского и водки под несмолкаемый грохот музыки.
Деньги тут платили хорошие. Чаевые приносили еще больше. И иногда случались сюрпризы.
Около одиннадцати ей сказали, что к ней посетитель.
Лотта вышла в фойе и увидела там Пернилле в неизменном бежевом плаще со спутанными волосами. Смущенная непрезентабельным видом сестры, она приложила ладонь ко лбу — этот жест у нее остался с детства.
Пернилле была симпатичной, но красавицей всегда считалась она. Все так говорили. И никто не мог понять, почему замуж вышла не она, а Пернилле, пусть и за такого неотесанного мужлана, как Тайс.
Сестра раскачивалась взад и вперед, выглядела она ужасно. Рядом с гардеробом была небольшая кладовая, и они пошли туда. Сели на упаковки пива, и Лотта спросила, что случилось.
— Прости, не хотела отвлекать тебя от работы, — начала Пернилле.
— Тогда почему… Ну, не важно. Мальчики у мамы, с ними все в порядке.
— Знаю. Я ей звонила.
— Мне нужно идти работать, Пернилле.
— Да, знаю.
— От Тайса есть новости? Когда он возвращается?
— Нет. Адвокат делает все возможное.
Она плотнее запахнулась в грязный плащ, хотя в кладовке было душно.
— Нанна ничего тебе не говорил о… — Слова умерли, не родившись.
— О чем?
— Не знаю. Вы были так близки с ней. Как сестры. — В ее глазах мелькнуло что-то похожее на обвинение. — Ближе, чем я.
— Ты была ее мамой.
Пернилле заплакала:
— Она тебе все рассказывала! А мне ничего не говорила.