В ее глазах заблестели слезы. Больше всего на свете ему хотелось сделать так, чтобы она никогда не плакала.
— Я ведь хотела, чтобы она хорошо училась!
— Знаю. Но дело ведь не только в учебе. Она же не просто так рассказала все мне, а не тебе, разве ты не понимаешь?
— Чего я не понимаю?
— Ты всегда боялась, что она повторит твои ошибки. Те, что совершила ты. Ты хотела, чтобы она была идеальной, потому что мы с тобой совсем не идеал.
— Не смей говорить со мной об ошибках, Тайс! Нет у тебя такого права.
Она снова отвернулась от него. Двинулась не глядя мимо ванной комнаты. Мимо стиральной машины и сушилки. Мимо корзины с бельем, контейнера с моющими средствами…
Вдруг что-то случилось с ней: она завизжала, закричала, стала хватать все подряд и швырять куда попало. Летела одежда, билось стекло, стиральный порошок рассыпался и взвился вокруг нее белым обволакивающим облаком.
Бирк-Ларсен шагнул к ней, попытался обнять ее, успокоить. Она вырывалась из его рук с плачем, с руганью, пинаясь и царапаясь.
И так же внезапно, как началось, все кончилось. Обессиленная, она привалилась к двери, судорожно всхлипывая. Ярость стихла. Но причина, породившая ее, была по-прежнему жива и саднила, разделяя их.
Пернилле ушла в спальню и закрыла за собой дверь.
Медленно, негнущимися пальцами он принялся подбирать с пола простыни, детские рубашки и штаны, все те вещи, которые не так давно скрепляли их семью в единое целое, а теперь она распалась, рассыпалась на осколки, как те, что хрустели на полу у него под ногами.
Олав Кристенсен сидел напротив Лунд в сером чиновничьем костюме и, по-видимому, нервничал.
— Вы никогда не бывали в этой квартире? — спросила она.
— Нет. С какой стати? Она принадлежит партии. Я работаю в муниципалитете.
Она молчала.
— А в чем, собственно, дело? — добавил Кристенсен.
— Достаточно было просто сказать «нет». — Лунд что-то записывала в блокноте. — Кто-нибудь пользовался квартирой после приема в пятницу тридцать первого октября?
— Почему вы меня об этом спрашиваете? Откуда мне знать?
— Почему бы и нет?