Дети ночи

Монах долго смотрел на меня. Лицо его было широким в кости и мускулистым.

«Я не садовник, – произнес он наконец, – я слуга Господа нашего Иисуса».

Я вздохнул.

«Скажи мне тогда, слуга Господа нашего Иисуса, – продолжал я, стараясь, чтобы голос мой звучал не слишком сурово, – если предположить, что все сказанное обо мне правда, что тысячи невинных женщин и детей умерли от моей руки или по моему приказу, то что ждет меня после смерти?».

Брат Ханс Носильщик не колебался ни мгновения. Его голос был спокоен.

«Вы попадете в преисподнюю, – ответил он. – Если ад захочет принять вас. Будь я самим сатаной, я не смог бы выносить ваше присутствие, хоть и говорят, что вопли подвергающейся мукам грешной души звучат сладкой музыкой для слуха сатаны. Но вам лучше, чем мне, должны быть известны его склонности».

Мне трудно было скрыть улыбку. Я представил, какие разговоры пойдут при моем дворе и дворах других государей, если отпустить этих троих с их ослами, нагруженными разным добром, предназначавшимся для монастырей. Я был восхищен смелостью моих врагов.

«Так бы не считаете меня святым?» – мягко поинтересовался я.

Здесь брат Ханс Носильщик допустил ошибку.

«Я считаю вас безумцем, – сказал он глубоким, негромким, почти печальным голосом. – И сожалею о том, что безумие обрекло вас на вечное проклятие».

При этих словах все мое добродушие как ветром сдуло. Я кликнул стражников и приказал им держать брата Ханса Носильщика, в то время как сам взял железный штырь и пронзил монаха. Решив не прибегать к относительно милосердному способу вогнать кол между его жирных ягодиц, я ввел короткие штыри в его глаза и уши, а один, подлиннее, в глотку. Он еще извивался, когда я пробил его ступни огромным гвоздем и приказал вздернуть на канате вниз головой, чтобы он висел, как индюшачья тушка на рынке. Я заставил всех придворных присутствовать при этом.

В то время как смертельно бледные брат Михаэль и брат Якоб наблюдали за происходящим, я велел привести осла брата Ханса Носильщика и посадить его на огромный железный кол во дворе. Шуму было много, поскольку сделать это оказалось не так просто.

Когда все было кончено, я обратился к брату Якобу:

«Вы слышали, что сказал ваш товарищ по поводу возможности моего спасения. Что вы об этом думаете?»

Брат Якоб упал ниц на каменный пол с изъявлениями нижайшей мольбы. Мгновение спустя то же сделал и брат Михаэль.

«Пощадите, милорд, – взмолился брат Якоб дрожащим голосом, вытянув вперед руки, сцепленные настолько крепко, что они побелели, как нежнейший пергамент. – Пощады, милорд! Умоляю вас, во имя Господа!»

Я приближался к ним, пока мои сапоги не коснулись их шей. «Во имя кого?» – взревел я. Гнев мой был не совсем напускным. Я все еще пребывал в раздражении от последних слов брата Ханса Носильщика, произнесенных им до того, как его самоуверенность сменилась воплями боли.

Брат Михаэль соображал быстрее.

«Во имя Ваше, милорд! – выкрикнул он. – Умоляем о пощаде во имя Благословенного Влада Дракулы! Вашим именем молим мы!»

Я услышал благоговение в голосах обоих монахов, когда их мольбы достигли высшей точки, и поставил сапог на шею брату Якобу.