Дождавшись, пока он исчезнет в своих апартаментах, Виктор Павлович прислушался. За ближайшей дверью громко работал телевизор и раздавался приглушенный женский смех. Значит, его комната следующая.
Справка
На первый взгляд Мишаня Берсеньев жил скромно, даже слишком. Бугристый обшарпанный диван, стол, сервант шестидесятых годов, полированный трехстворчатый шкаф да засиженный мухами плакат с изображением Аллы Борисовны периода женихания с Кузьминым. Вот, собственно, и вся обстановка. Однако в одном из ящиков серванта Башуров сразу же наткнулся на подключенную сотовую трубку, причем не какую-нибудь там бросовую «нокиа», а на солидный, дорогой «бенефон». В шкафу среди белья был спрятан навороченный моноблок «Сони», а в маленькой шкатулке на книжной полке обнаружился золотой перевес с крестом размеров просто неприличных.
Создавалось впечатление, что деньжата у Берсеньева водились, но наличие их он всячески скрывал. Башуров задумчиво покачал головой: да ты, Мишаня, видно, темная лошадка. Конечно, следовало бы устроить генеральный шмон, разнюхать, чем дышал покойный, но, вспомнив о Кате, печальной, одинокой и томящейся, Виктор Павлович махнул рукой, — успеется. Вздохнув, он совсем уж было собрался на выход, как вдруг в серванте проснулся «бенефон».
— Салам, Хвост. — Голос в телефоне звучал отрывисто и злобно. — Люди на фонаре сидят, психа кидают, а ты трубку отключил! Почему сам не прорезался? Память отшибло, номер подзабыл? Так смотри, напомним. — На краткий миг монолог прервался, потом уже тоном пониже спросили: — Как прошло, по железке?
— Нормально все. — Виктор Павлович сглотнул, он уже догадался, что с головой окунулся в какое-то очередное дерьмо, и жалобно заскулил в трубку: — Траванулся чем-то в дороге, выворачивает так, что ни до чего на свете. Бог даст, завтра нарисуюсь.
— Скурляешь, Хвост, потому что захезал. — Голос стал презрительно-насмешливым. — Жду завтра поутряне, опоздаешь — рога обломаю. Адья. — И связь прервалась. Артикуляция была блатной, интонация тоже.
«Да, свинья грязи всегда найдет». Ликвидатор нехорошо усмехнулся. И что бы этому Берсеньеву не быть как все — министром, летчиком, водопроводчиком… Нет, милейший парень Мишаня, как видно, был контрабандистом. Таскал из Амстердама что? Правильно, наркотики. Виктор Павлович быстро оделся, погасил в комнате свет, чисто из профессионального интереса подхватил берсеньевский чемоданчик, «бенефон» и выскользнул в темноту лестничной клетки, — проницательный внутренний голос советовал ликвидатору линять незамедлительно. Не получилось.
В подъезде было тихо, однако уже возле самой входной двери от стены отделились двое; один, оказавшись мощным, широкоплечим амбалом, профессионально въехал Виктору Павловичу прямо в челюсть. Движение было настолько неожиданным и быстрым, что киллер не смог отклониться, успел только подставить под удар верхотуру черепа. В голове сразу зашумело.
— Надумал товару захарлить на сто кусков, сука? А ну-ка, Клест, пусти ему ква, чтобы ботало распряглось.
Голос был Башурову уже знаком — только что общались по сотовому, без особой сердечности.
— Сука, на! — В руке амбала щелкнула пружина накидыша, на свет божий выскочило дюймов пять остро заточенной стали. Шуточки закончились: нога Башурова без промедления нанесла мощный, чем-то напоминающий движение метлы удар, и выбитый нож врезался в стену с такой силой, что пластмассовая рукоять разлетелась на куски. Этакой прыти от Мишани, видимо, никто не ожидал, — блатной остолбенел, а амбал инстинктивно отшатнулся назад. В следующее мгновение Виктор Павлович, вложившись, впечатал основание ладони ему в область носа. Самые опасные удары всегда те, которые не видны, — амбал, не пикнув даже, ткнулся рожей в бетон пола. Он уже был мертв, костяные осколки пронзили ему мозг.
Звук от упавшего тела еще висел в воздухе, а Башуров, действуя подобно автомату, уже сломал телефонному знакомцу кадык, — будто клин забив, приласкал ребром ладони под подбородок.
«Сейчас, ребятки, у меня не залежитесь». Тут же ликвидатор метнулся под лестницу, где обычно находится дверь в теплоцентр, без особой надежды подергал замок: черт бы побрал эту кампанию по борьбе с терроризмом! Тем не менее массивная кованая дужка легко щелкнула под его пальцами, дверь со скрипом подалась. «Замок дерьмо». Башуров волоком, словно мешки с цементом, втащил трупы внутрь, прихватил и Мишанин чемоданчик. Прикрыл за собой дверь, обыскал убитых и, не обнаружив автомобильных ключей, расстроился: видимо, на улице, в машине, есть кто-то еще. Значит, двумя трупами не обойтись.
«Как вы мне надоели, ребята». Подсветив циферблат, Башуров глянул на часы — время ужина. «Ладно, самому не пожрать никак, так хоть крысам праздник желудка устроил». Судя по количеству дерьма, их здесь действительно хватало.
— Приятного аппетита, хвостатые. — Борзый усмехнулся, прислушавшись, вылез из подвала. Навесил замок на прежнее место и осторожно выглянул на улицу.
С освещением на Тракторной было негусто. Однако полированные бока «форда-таурус», прижавшегося к бровке тротуара, Виктор Павлович заметил сразу. Он не торопясь вышел из подъезда и, без всяких мудрствований рывком открыв переднюю дверцу, ударил кулаком водителя в висок. Профи всегда профи: череп треснул, острые осколки разорвали артерию, питающую мозг. «Все, пожалуй, на сегодня хватит». Закрыв иномарку, Борзый выбросил ключи и не оглядываясь направился к своей «восемьдесят третьей», — никто не обратил на него внимания, пусто и мрачно было на Тракторной. «Прощайте, родные пенаты». Виктор Павлович забрался в машину и, не жалея остывший двигатель, начал выруливать на проспект Стачек. Возле метро он остановился, не торгуясь, приобрел ведро роз и, затащив его в машину, принялся опустошать прилавки ближайшего супермаркета, — желудочный сок разгулялся уже не на шутку. Простые граждане смотрели на него с ненавистью: и как это у некоторых харя не треснет? «Не треснет!» Скупив полмагазина, Башуров украл фирменную корзинку, с удобством погрузил харчи в «восьмерку» и в предвкушении пиршества покатил в сторону Васильевского. А в подвале Мишаниного дома уже пировали большим дружным коллективом.
Увидев ведро с розами, Катерина удивленно изогнула брови:
— Ты, Берсеньев, начинаешь меня пугать. Старушку, что ли, на рынке грохнул?