– Oui, monsieur.
– Où?
– Seize. Rue de la Reine, Passy.
– Depuis combien des jours?
– Cinq jours, monsieur[2], – соврал я. Мне совсем не хотелось, чтобы они знали, что я живу здесь. Разоблачение обернулось бы обязательной волокитой с получением и установкой на машину французских номеров.
Он поправил ремень, на котором висел револьвер в кобуре и дубинка, тоже в кобуре.
– Licence et carte[3].
Порывшись в бумажнике и бардачке, я предъявил ему мои английские права, международные права и квитанцию об оплате международной страховки. Он просмотрел их, потом обошел машину, внимательно ее рассматривая. Тот факт, что я сидел бледный как полотно и дрожал как осиновый лист, его, похоже, не интересовал. Может, просто привык и считал, что так и должно быть.
Полицейский вернул мне документы:
– C"est une belle voiture. Ça va. Merci, monsieur. Allez[4]. – Он махнул рукой и вернулся к мотоциклу.
Я покатил дальше, осторожно добавляя газу. Порылся в карманах. Нашел сигареты. Меня трясло. Я кое-как прикурил, налетевший ветерок сорвал и унес клочок воспламенившейся бумаги и струйку дыма. Обычная проверка? Ищут украденную машину? Совпадение? Однако же… Полицейский явно был не из тех, кто что-то упустит, и тем не менее он не сказал ни слова насчет моих бумаг. Я затянулся. Срок действия моей страховки и международных прав истек пять недель назад. Нужно выяснить, что там в багажнике. И поскорее.
Я прибавил газу и понесся вперед, по-змеиному проскальзывая в потоке машин, подгоняемый ощущением, что за мной следят. Проскочил, в последний миг разминувшись с грузовиком, на красный свет. Оглянулся. Моему безумному примеру никто не последовал. Немного отпустило.
Через полчаса мой «ягуар» громыхал по узкой извилистой дороге под протестующий визг покрышек на теплой щебенке. Я пролетел через пару сонных деревенек с ресторанами, удостоившимися похвалы «Мишлена», свернул в лес, отъехал на приличное расстояние от дороги, остановился и выключил двигатель.
Нервы немного успокоились. Тенистый лес дышал теплом, воздух растекался приятным ароматом. Я прислушался. Тихо. Прошел к багажнику и поднял крышку. Интересно, что там? Порубленный на куски труп? Русский карлик-агент? Ничего подобного. Всего лишь упаковочный пакет – восемнадцать дюймов в длину, один фут в ширину и несколько дюймов в высоту. Никаких ярлыков, никаких надписей. Тяжелый.
Я вскрыл пакет с одного конца, наклонил и вытряхнул содержимое: серебристый сверток с наклейкой, надпись на которой гласила: «Элен – с днем рождения. С искренней любовью». Без подписи. Далее последовал револьвер 38-го калибра, «уэбли», заряженный, на предохранителе. И, наконец, конверт. В конверте оказались пятьсот фунтов подержанными десятифунтовыми банкнотами и записка следующего содержания: «Доставьте подарок мадемуазель Элен де Вуврэ – Париж-2, рю Нотр-Дам-де-Бон-Нувель, д. 91, кв. 5. Время доставки – пятница, 29 мая, 11:00. Пугач и мелочь оставьте себе».
Сначала я подумал, что женщина – любовница Уэзерби, который побаивается ее мужа. Но пятьсот фунтов за столь несложное поручение… Не слишком ли много?
Со стороны дороги донесся звук мотора. Я убрал конверт в карман и захлопнул дверцу. Но это был всего лишь трактор, тащивший на буксире старый трейлер. За рулем сидел высохший старик фермер в синем берете и с обязательным желтым «Галуазом» в зубах. Он объехал меня, примяв несколько кустов, кивнул любезно, но интереса не выказал и покатил дальше своей дорогой.
Я вскрыл серебристый сверток. В нем оказался мягкий белый порошок. Не требовалось быть химиком, чтобы понять – это не пудра от Ив Сен-Лорана.
Сверток весил около пяти фунтов. Даже если продать порошок оптом и наспех, он стоил бы около двухсот тысяч фунтов, и намного больше – если продавать порциями по одному грамму на улице. Я мало что знал о французской мафии, но и этого было достаточно, чтобы отбить соблазнительное желание смыться вместе с добычей.
Чутье с самого начала подсказывало: сделка воняет похуже, чем мусорный бак на рыбном рынке в летнюю жару. Чутье подсказывало мне теперь найти Уэзерби и вернуть пакет. А если не найду, пойти в британское консульство и все там рассказать. Иногда, когда мне холодно и одиноко, я жалею, что не слушаю этот внутренний голос. К счастью, не всегда.