Выйдя из здания, я отправил телеграмму Файфширу. Отправил на его домашний адрес, рассчитывая, что он должен быть дома. Телеграмму он получит между восемью и десятью часами утра по британскому времени. Получит и будет начеку, а ее смысл поймет, как только дело будет сделано. Текст я сформулировал предельно просто: «Проверьте личный банковский счет оператора лифта. Вы поймете, о чем речь. Если я прав, разместите в „Таймс“ во вторник или среду в колонке частных объявлений следующее: „Все простил. Чарли“. Если я не прав, поместите такое: „Прощай“».
Телеграмму я подписал как «Сэм Спейд».
Субботний вечер прошел неторопливо. Меня тревожил завтрашний день, очень тревожил. Если я ошибся, то даже Файфшир при всем его влиянии не сможет вытащить меня отсюда. Реального плана на случай непредвиденных обстоятельств я не придумал – пошел ва-банк, поставив все на то, что я прав. И пусть каждый день приносил крупицы доказательств, я знал: вся эта чертова игра строится на моем предчувствии и расклад не слишком хорош.
До поздней ночи я все прокручивал и прокручивал в голове детали предстоящей операции, расхаживая по гостиничному номеру, пока факты не слились в бесформенную массу, и тогда я лег и забылся беспокойным сном. Всю ночь хлестал дождь, и ветер с воем сотрясал оконные рамы. Мне то и дело приходилось вставать и засовывать сложенную в несколько раз бумагу в щели между оконным проемом и рамой, чтобы они не так дребезжали. В семь часов утра я полностью проснулся, чувствуя, что совершенно не выспался.
Я тщательно осмотрел комнату, проверяя, не оставил ли каких следов, по которым меня можно было бы вычислить. Во всяком случае, об отпечатках пальцев беспокоиться не пришлось – в комнате я постоянно надевал либо матерчатые, либо хирургические перчатки. Я оставил в номере туалетные принадлежности и все прочее – за исключением того, что мне нужно было сегодня, – понимая, что вряд ли сюда вернусь.
На улице стоял жуткий холод. Дождь прекратился, но ветер дул с прежней силой, разбегаясь по гигантским коридорам между небоскребами. Позавтракав в кафе, я отправился в офис. Открыл переднюю дверь и закрывать не стал. Включил электропитание лифта и снова внимательно осмотрел здание. С каждым новым обходом помещения выглядели только хуже.
В офисе я сел на стул. На часах было одиннадцать. Я вынул из кармана калькулятор, который мне дали Траут и Трамбулл. На вид это была вполне невинная вещица, украшенная снаружи золотистым названием фирмы-изготовителя – «Ватиплайер». Еще я достал большой розовый конверт, черный маркер и полоску голубой ленты. На конверте я маркером написал: «Прощай».
Ужасно захотелось курить, но я вспомнил, что забыл купить новую пачку. Подошел к окну, выглянул наружу. Ветер гонял по мостовой обрывки бумаги и прочий мусор. Никого и ничего больше видно не было. Пусто.
Наконец часовая стрелка приблизилась к двенадцати. Я поднял трубку и набрал номер телефонной будки – только бы за ночь ее не разгромил какой-нибудь безмозглый вандал. Телефон ответил прежде, чем успел издать звонок.
– Доброе утро, Землекоп, – произнес старательно маскирующийся голос.
Никакой ошибки быть не могло – это был голос Скэтлиффа. Я дал указания, повторил еще раз и положил трубку.
Хлопнул в ладоши – есть! Черт побери, я сделал это! Он клюнул на наживку, заглотил с крючком, и теперь я, как рыбак, мог тащить его к себе, вращая барабан спиннинга. Я посмотрел на часы.
По моим прикидкам, ему требовалось двенадцать минут, чтобы доехать до места на такси. Набросим сверху еще пару минут. Итого четырнадцать.
Такси подкатило через тринадцать минут. Я не хотел рисковать лишний раз, чтобы не попасться на глаза, но из машины вышел только один человек. В синем пальто «кромби» и мягкой фетровой шляпе. Я надел пальто, поднял воротник, натянул до бровей шляпу, спрятал глаза за черными очками. Теперь меня не узнала бы и родная мать. Пронзительная трель сигнализации подсказала, что он нажал кнопку вызова лифта.
В верхней части калькулятора имелась пластмассовая крышка, которую я оттянул в сторону. Моему взгляду предстал небольшой предмет в форме шпильки. Я вытащил его и положил в карман. Ровно через девяносто секунд калькулятор взорвется. Сила взрыва, как уверяли Траут и Трамбулл, будет больше, чем у обычной ручной гранаты.
Я вошел в кабину, нажал кнопку «Вниз», и кабина пошла. Запечатав калькулятор в розовый конверт, я перевязал его голубой лентой с аккуратным бантиком и прикрепил к внутренней панели дверцы.
При открытой двери конверт видно не будет – он появится, только когда она закроется. Но к тому времени будет уже слишком поздно, потому что дверь останется закрытой, и лифт будет автоматически подниматься вверх между вторым и третьим этажом. Там он остановится, там и останется.
К тому времени, когда мы сползли вниз, тридцать из девяноста секунд уже прошли. Створки разошлись, я слегка наклонил голову, пряча лицо за поднятым воротником, и посмотрел краем глаза туда, где был спрятан конверт.
Световое табло на первом этаже было отрегулировано так, чтобы Скэтлифф решил, будто я спускаюсь с третьего этажа, а не с восьмого, и никак не связал меня с целью его визита.
Я вышел из лифта, и человек в фетровой шляпе и синем пальто вошел в кабину. Он мельком взглянул на меня, явно занятый своими мыслями, однако в его взгляде я уловил тень узнавания и некоторую неуверенность, как будто он понял, что мы где-то встречались раньше, но не мог вспомнить, где именно.