Дакота настраивал гитару, тоже большую, желтую и по виду очень дорогую – впрочем, это мог бы определить только знаток. А лицо индейца будто писано с прежних, еще советских фильмов о Чингачгуке в исполнении Гойко Митича: жесткое, словно топором вырубленное из красного дерева, страшноватое, суровое. Сейчас оно, с закрытыми глазами, склоненное набок – к гитаре, более всего напоминало маску.
– Атас! – шепотом сказала Юлька, усаживаясь на свободный деревянный ящик. – Настоящий Дакота. Гольд.
– Кто?
– Он из североамериканского племени гольдов, я слышала. Это такое племя… на Аляске. Оно откочевало когда-то через Берингов пролив, по льду. Сейчас гольды живут где-то у Салехарда.
– А ты откуда знаешь?
– Умная я такая… Пацан один рассказывал. В прошлой жизни!
Зальчик заполнялся. Обычная разношерстая публика. Хватало тут и гламура, очевидно, чисто внешнего, ибо ни одна из сокурсниц Юльки не позволила бы уронить свое достоинство, ковыляя по этой кирпичной пыли с риском для дорогого педикюра, не усадила бы свою тугую попку, предназначенную совсем для другого, на жесткий и наверняка грозящий занозами ящик. Кто-то расстелил на ящиках платочки, а те, что попроще, бесстрашно ерзали на нем джинсами. Парни присутствовали двух видов: в хайратничках, с патлами, свисающими до плеч, и бритые наголо, с серьгой. Один был даже с дредами, заплетенными, как у ямайского негра, – поперек головы. Между колонками, пиная провода, ходил второй администратор – парнишка в черном с головы до ног, хмурый и озабоченный.
Но вот колонки издали пару возмущенных взвизгов, прочищая свои горла-динамики. К Дакоте подставили подобострастно изогнутый микрофон. Индеец открыл глаза – внезапно, да так, что несколько человек вздрогнули. Глаза оказались разноцветными, как у костромских кошек: один – голубой, другой – светло-коричневый, – и такая сила исходила от них, что не ощутить ее напор было невозможно.
Открыв глаза, он перебрал струны, родив мелодичный звон, и проговорил:
– Меня зовут Дакота. Рад вам.
Он помолчал, снова чутко прислушиваясь к гитаре. Потом продолжил, глуховато, хрипло, с едва заметным, но четким акцентом не нашего, нездешнего человека.
– Если у кого-то есть трубки, достаньте их. Курение трубки – это жертва. Так сказал Кветцалькоатль. Я здесь потому, что так захотел Кветцалькоатль. Он жил в Туле…
При этих словах многие недоуменно завертели головами, а Юлька, поняв, что Андрей тоже подумал о старом русском городе, пихнула его локтем:
– Не тормози! Какая Тула? Это город-царство на земле инков. Тула и Холула…
– Тула и Холу…
– Тш-ш!
– …Кветцалькоатль – бог культурный. Он несет людям знание и силу. Знание, чтобы понимать мир, и силу – преодолевать его, не уничтожая. Кветцалькоатль – кроткий бог, он не любит человеческих жертвоприношений. Ему надо мало для жизни, он не любит излишества. Но он давно исчез и спит в Туле или Холуле, где ожидает своего пробуждения. Он слышит нас, и вы слышите его. Он не может говорить нашим языком. Он говорит горловой песней. Ее я сейчас вам спою. Я спою вам много горловых песен, и вы узнаете, что хотите. Каждый. Послушайте их сердцем. Оно не будет врать.
Несколько человек неуверенно крутили в руках трубки. Но им так и не пришлось их раскурить. Да это и к лучшему, так как каждый второй наверняка обнаружил бы слабое знание этого хитрого инструмента наслаждения, таскаемого многими в карманах сейчас только ради пафоса и значительности. Курчавый администратор появился за Дакотой с дымящейся трубкой в руке, огромной, как кавказский рог для вина, уже дымящей тихонько, и с поклоном передал ее крайнему слушателю. Тот сунул трубку в рот, сделал затяжку и с трудом удержался, чтобы не поперхнуться. Администратор тут же мудро передал трубку другому, показав пальцем: «Только одна затяжка».
– Это что? – забеспокоился Андрей.
Девушка втянула носом воздух. В высушенной солнцем башне он уже давно не пах ничем, кроме пыли, и поэтому любой новый аромат был бы очень легко узнаваем. Юлька еще раз протестировала атмосферу своим обостренным и хорошо знающим ДРУГИЕ запахи обонянием и удивленно проговорила:
ebooksa