Фрагменты

Я нахожусь под арестом восемнадцать месяцев, и все это время сотни людей решают судьбу одного человека, тогда как я один решил судьбы шестидесяти человек! Я один был для них прокурором, присяжным, судьей и палачом. Выполнял все ваши сраные функции. Я один решал, кто будет жить, а кто нет. Я был богом на земле!

Страйк! Он их поставил на место. Всех до одного. От мента, зевающего у двери в зал суда, до судьи с грубыми лошадиными чертами лица. Ему даже показалось, что она сейчас заржет от обиды. Удачное фото и неплохая цитата, пожалуй, четко передали его суть. Мужчина улыбнулся и отложил газету в стопку.

Он услышал их. Визитеры уже были здесь. Щелкнул замок, лязгнули засовы, и дверь тяжело открылась. Он не повернулся. Улыбка не сходила с губ, глаза оставались злыми. Он знал, посмотри он сейчас конвоиру в глаза, тот потупит взгляд. Они боялись его, восхищались им и боялись. Он чувствовал, что им хотелось спросить его, поговорить с ним, но им запрещено. Однажды он слышал, как они разговаривали между собой. Один другому сказал: «Настоящий!» А один как-то решился и шепнул ему: «Слушай, ну как ты так, а? Зачем ты это сделал?! Ты совершил преступление перед жизнью!» Он остановился и, повернувшись к конвоиру, сказал: «Жить, как вы, – вот преступление перед жизнью. Жизнь от таких отворачивается и посылает к ним таких, как я». К сожалению, эта его цитата никогда не попадет в печать, в массы, так сказать. Кстати, наверное, с тех самых пор к восхищению добавился страх.

– На выход, – произнес конвоир.

Мужчина встал, задвинул стул и развернулся. Охранник стоял с опущенной головой. Узник кивнул и, заложив руки за спину, вышел из камеры.

– Лицом к стене.

Мог бы и не говорить. За два года следствия он выучил это наизусть. Мужчина уткнулся лбом в шершавую холодную стену и немного вывернул голову, чтобы видеть профиль охранника. В последнее время он часто думал, что ему не хватает здесь его игрушек. Шахматной доски и молотка. Не хватало возможности сыграть. На выбывание.

Сегодняшняя визитерша была постарше и представилась писательницей. Его усадили за стол с приваренной скобой к ножке. Наручники щелкнули на запястье и на скобе. Охранник, не глядя на узника, отошел к двери и кивнул писательнице. Она мило улыбнулась и присела напротив, предварительно достав диктофон. Он за два года навидался разных, но у этой был какой-то дешевенький. Сразу видно – куплен за свои, кровные, выкроенные из писательского гонорара. Ему вдруг расхотелось с ней разговаривать – это все равно что на диктофон мобильника записывать. Он даже хотел позвать конвоира. Но передумал. В конце концов, она же их диалог не в блокнот записывает. Вот неуважение было бы так неуважение. Да и в лице ее что-то было особенное, настоящее. На вид лет пятьдесят, может, чуть больше – умело наложенная косметика скрывала лет пять от ее возраста. Да, точно, ей лет пятьдесят – пятьдесят пять. Ровесница его мамы.

– Меня зовут Людмила Тимофеевна, – начала она.

Людмила Тимофеевна, – «пережевал» мысленно имя новой знакомой мужчина. Еще одно имя в череде сотни имен. Жертвы, свидетели, журналисты, понятые, родственники, снова жертвы… Нет, в такой круговерти он, даже если бы захотел, не запомнил бы его. А вот лицо женщины показалось ему знакомым. Возможно, он видел ее на одном из постеров книжного магазина, который проходил каждое утро по пути на работу.

– Людмила Тимофеевна, а что вы написали? – Мужчина нахмурился – лучики-морщины разрезали кожу чуть выше переносицы. – Какие книги Вы написали? – увидев недоумение в глазах собеседницы, уточнил он.

Женщина откашлялась (он видел – она нервничала) и произнесла:

– Эта будет первой.

– Это хорошо.

Она нервничала. В его присутствии все нервничали. Поэтому он скорее одобрял ее такое привычное поведение, а не решение написать очередную графомань. Книги он терпеть не мог с детства, хотя на его полках стояли Пушкин и Есенин, но это так, для сбора пыли.

– Ну и как вы собираетесь ее назвать?

Ему это было совершенно неинтересно. Он спросил, чтобы поддержать беседу. Он хотел, чтобы она расслабилась и перестала его бояться. Сейчас не страшно, совсем не страшно. Страшно будет потом.

– Я еще не решила. Возможно, после нашего разговора я уже буду знать название.

– Я в этом не сомневаюсь. – Он улыбнулся. Женщина на секундочку взглянула на него и снова отвела взгляд. – О чем бы вы хотели узнать? Спрашивайте.

Она хотела узнать все, но понимала, что это невозможно. Временные рамки и нежелание собеседника открываться этому мешали. Откровенность подсудимого кажущаяся. Ни один человек не открывается до конца. У кого-то мысли и действия сами теряются в лабиринтах памяти, кто-то намеренно уводит их туда. А кто-то хранит «шкатулку с секретиками» у себя под боком, но достает оттуда только то, что считает нужным. И никогда не опустошает ее до конца. С чего же начать? Людмила Тимофеевна взяла в руку карандаш, который выложила скорее для солидности. Карандаш в руке, по крайней мере, успокаивал тряску. Она сильнее сжала его и спросила: