Девушка за дверью квартиры 6E,

– Мама.

Я не узнала собственный голос. Вместо меня будто говорила какая-то древняя высохшая старуха – настолько безжизненно он прозвучал. Она застыла посреди своего занятия – один нож внутри, второй наполовину вынут – и обернулась. Ее взгляд метался по комнате, пока не остановился мне.

Моя мать была красивой женщиной – классической красавицей с идеальными, гармоничными чертами лица, как у фарфоровой куклы. Но я смотрела не на свою мать. У существа, что сидело верхом на моем отце, были ее нос, глаза, волосы, но не было души. Лицо этого существа было забрызгано начинающими подсыхать каплями крови. Сбившиеся в кокон волосы торчали во все стороны. Рот был разинут, глаза, пронзающие меня до безумия ясным взглядом, слезились, расписывая бледные щеки черными потеками туши.

– Дина? Тебя не звали на эту вечеринку. – Она встала, перекинув ногу через моего отца и выдернув из его груди нож. Нахмурилась, глядя на меня с несколько разочарованным видом. – Подай мне бумажное полотенце.

Меня шатало. Точно в бреду, я смотрела, как она поворачивается к столу и, перегнувшись через мертвое тело Трента, берет серебряную тарелку, на которой еще лежало печенье. Стоило мне перевести взгляд на отца, как она развернулась, выбросила руку вперед и со всей силы ударила меня тарелкой сбоку по голове.

Боль толкнула меня на колени. В голове оглушительно загрохотало, и, что бы я ни делала, проклятый грохот не затихал. Когда тарелка попала мне по уху, мир вокруг потемнел, и я потеряла равновесие, пытаясь понять, что происходит. Схватившись за голову, я застонала, и в этот момент моя мать вновь начала кричать.

Я больше не могла этого выносить. Черные точки перед глазами, пронзительная боль, смерть, кровь, моя проклятая сумасшедшая мать, которая, рыдая, упала на колени со мной рядом, ее вопли, несущиеся эхом по комнате – все это было невыносимо.

Потом я услышала, как ее голос изменился: крики перетекли в неразборчивое бормотание. Я обернулась и увидела в ее руке нож. Глядя на меня горящим взглядом, она издала низкий, утробный рык и, открыв рот перед новым криком, ринулась на меня с высоко занесенным оружием. Действуй. Я схватила ближайший из валявшихся на полу ножей и, выставив его перед собой, пырнула ее в грудь.

Вопреки моим ожиданиям нож вошел неглубоко. Наткнулся на кость или на какой-то орган и застрял. Я выдернула его и ударила ее еще раз, сильнее, переполненная напряженным желанием остановить ее, покончить со всем этим безумием. Ее крик оборвался, и она в замешательстве уставилась на меня, а я, уже не обращая внимания на боль в ухе и на расплывающиеся перед глазами пятна, набросилась на нее. Меня снедала потребность бить ее снова и снова, добиться того, чтобы она начала стонать, плакать и фонтанировать кровью, чтобы она испытала страдание, по силе сопоставимое с той тьмой, в которой я отныне существовала. Ухватившись за рукоятку обеими руками, я вонзила нож ей в живот – туда, где не было костей, мешающих острому лезвию погрузиться в ее тело. Она выдохнула. Ее взгляд затуманился болью, безумие на миг ушло из ее глаз, и она вновь стала моей мамой, которая сидела на полу кухни и смотрела на свою дочь, только что нанесшую ей смертельную рану.

И это меня добило. Я всхлипнула; смотреть ей в глаза было стыдно, но отвернуться я не могла: сейчас мама нужна была мне как никогда раньше. Наши карие глаза-близнецы встретились, я крепко обняла ее и заплакала, уткнувшись лицом в ее шею. А потом, когда ее тело обмякло, привалившись ко мне, в комнате снова раздался крик, но кричала теперь я одна.

Щелк.

Глава 35: Энни

Энни лежала в кровати и смотрела на пластмассовые звездочки на потолке. Они больше не светились в темноте, но, забытые, так и остались висеть. В комнате было жарко – ее мама была уверена, что кондиционер стоит включать не раньше июня. Из окна повеяло прохладой. Она улеглась так, чтобы ветерок овевал ее кожу, спустя несколько минут ее веки смежились, и она заснула.

Через два часа к стене трейлера, бесшумно ступая по мягкой земле, подошел Ральф Майкл Аткинс. Он постоял немного под открытым окном, прислушиваясь к доносящимся с полей шорохам, потом наклонился, придвинул к стене табурет и залез на него. Высоты хватило, чтобы перегнуться за подоконник. Вытащив из заднего кармана длинный серебристый фонарик, он включил его и пошарил лучом по детской комнате, освещая одежду в пластиковых коробках. У кровати движение луча замедлилось. Он заскользил по бледным ногам, по розовой пижаме и наконец добрался до бледного, расслабленного во сне лица в обрамлении разметавшихся по подушке золотистых волос.

Что-то яркое ударило ей по глазам. Она заерзала, провела по лицу ладошкой. Свет исчез, появился и снова ичез. Она открыла глаза. И услышала из темноты голос.

– Энни.

– Да? – проговорила она, ничего не понимая спросонья.

– Это дядя Майкл. Подойди к окну.

Энни зевнула, медленно села и потерла кулачками глаза. Зачем он пришел к ее окну да еще посреди ночи? Она добрела до окошка, на котором вечером ее мама подняла жалюзи. Небольшой проем почти полностью был закрыт крупной фигурой дяди Майкла.

– Что? – прошептала она.