Она почти закричала, но сдержалась. Это был хороший смех, и она подумала, что человеку, издававшему его, тоже хорошо. Но один человек не мог издавать весь этот шум. Было похоже, что много-много людей бегают по кругу. Играя в игру, наверное, в темноте.
Она ждала так долго, что произошло кое-что странное. Она начала видеть.
Но никаких источников света не было. Глаза внезапно решили дать ей более подробную информацию. Она слышала как-то на уроке про то, что называется аккомодацией. Палочки и колбочки в глазах, особенно палочки, изменяют свою зону чувствительности, чтобы видеть там, где раньше была темнота. Но в этом процессе есть ограничения, из-за которых картинка получается в основном черно-белая, потому что стержни не очень хорошо различают цвета.
Это было иначе. Как будто взошло невидимое солнце и озарило помещение, как днем. Или черный океан высох и превратился в сушу буквально за несколько секунд. Она была бы удивлена, если бы это сделали голодные.
Она была в театре. Она никогда не видела раньше театра, но знала, как он должен выглядеть. Много-много рядов кресел, смотрящих в одну сторону – на место с широким плоским деревянным полом. Сцена. Еще места были на балконе, который был своего рода вторым этажом, на котором и стояла Мелани, смотря вниз на сцену.
И она оказалась права, там был не один человек. По крайней мере дюжина.
Хотя они не играли в игру. Они делали что-то принципиально другое.
Мелани долго смотрела на них, вслушивалась. Ее глаза были широко раскрыты, а пальцы вцепились в перила с такой силой, будто она боялась упасть.
Она смотрела, пока шумы и движения не стихли. А потом выскользнула так тихо, как только могла, через вращающиеся двери и вниз по лестнице.
Выйдя на улицу, где шел проливной дождь, она сделала несколько шагов и спряталась в тени стены, на которой была поблекшая древняя граффити, сохранившая только два цвета – черный и серый.
Что-то происходит с ее лицом. Глаза горят, а горло сотрясают конвульсии. Похоже на первый вдох в душевой, когда воздух с первыми каплями спрея наполняется горькими брызгами.
Но там не было никакого спрея. Она просто плакала.
Часть ее разума, которая осталась стоять и смотреть, как она ест кота, смотрела этот спектакль тоже и оплакивала что-то, но из-за дождя было невозможно определить, действительно ли у нее текут слезы?
58
Ночь, скрючившись, бесцельно проползает после ужина, который, несмотря на опасно высокое содержание соли и сахара в нем, никто, кажется, не оценил.
Джустин сидит в комнате для экипажа, развернувшись в кресле так, чтобы смотреть в одну из бронированных щелей на улицу. За спиной слышится прерывистый храп Галлахера. Он выбрал лучшую койку и забрал одеяла с других, чтобы свить себе гнездо. Там, полностью невидимый, он забаррикадировался от внешнего мира со своими мечтами и горами поликоттона.
Он вообще единственный, кто спит. Паркс все еще копается в генераторе и не собирается останавливаться. Прерывистый стук из машинного отделения говорит Джустин о его успехах. А прерывистая ругань – о временных неудачах.
Между ними находится лаборатория, где в тишине работает Колдуэлл, рассматривая слайд за слайдом под конфокальным микроскопом Zeiss LSM 510 со встроенным аккумулятором (электронный микроскоп все еще ждет животворящего прикосновения тока от генератора «Рози»), оставляя комментарии к каждому образцу в блокноте с кожаным переплетом, внимательно нумеруя записи.
Когда солнце встает, Джустин поражена. Ей уже казалось, что этот онтологический тупик будет продолжаться вечно.
В красных лучах рассвета из боковой улицы выходит крошечная фигурка и направляется к дверям «Рози».
ebooksa