Он опустился на колени, чувствуя, как напряглась каждая жилка в теле, как переутомление, помимо всякой его воли, прорывается наружу. Кайл в отчаянии ударил ладонями по полу и крикнул:
– Сука!
Посмотрел на Дэна.
– С меня хватит, – он не мог остановиться, начал всхлипывать, взревел от собственной беспомощности, но слезы по-прежнему текли по щекам, – я больше не могу…
– Эй, друг, – Дэн опустился на пол, но держался на расстоянии.
– Все эти люди… что с ними не так? Из-за чего это все? Из-за власти? Вот что власть делает с нами? Она издевалась над ними. Насиловала их. Грабила и убивала людей, которые отдали ей все. Перерезала им глотки. Хоронила их живьем! Почему? Они были обречены, как только ее встретили. Они были прокляты.
Кайл перекатился на спину, вытянул ноги и вытер глаза:
– А сейчас, неужели что-то изменилось? Люди все, все сделают ради статуса. Денег. Психопаты, на которых мы работаем. Украденные идеи. Каждый хочет ударить конкурента в спину. Ради чего? Ради какой-то фигни, которую один раз покажут по телику? Да кому она нужна? Кто о ней просил? Зачем вообще вспоминать об этих уродах? О Мэнсоне, Джонсе, этой жирной мрази, сестре Катерине? Им нужно было восхищение! Поклонение! И сейчас все так же! «Большой брат»! Та же фигня! «Минута славы», чтоб ее! Танцы на хреновом льду!
Дэн заулыбался, потом засмеялся и засопел:
– Можно я это сниму? Для дополнительных материалов на DVD?
– И все? Больше мы ни на что не способны? После миллионов лет эволюции мы до сих пор поклоняемся знаменитостям, подкармливаем эго маньяков, пока они отнимают наши деньги, трахают нас в задницу и режут нам глотки! Это мы должны резать! – Кайл немного упокоился, ярость уходила. Закрыл глаза. Голова была как котел. – Я просто хотел сказать, что я все. Меня это достало. Жизнь. Работа. Люди. Их желания. Боже мой, – он на секунду представил, что живет один, выращивает хлеб и носит воду из колодца. А вокруг тишина. – Может, мне пора все бросить. Получу деньги, раздам долги и уйду.
– Ты слишком чувствительный для этой работы. И всегда был.
Кайл не обратил внимания. Он это слышал уже много раз, подозревал, что так и есть, но всячески отрицал.
– Знаешь, в аэропорту я смотрел на людей. – Кайл запрокинул голову, лежа на полу, и уставился в белые плиты пенопластового потолка. – Куча народа думает сейчас, что у них есть зрители. Они играют на публику. Каждый воображает, что он на сцене. «Шоу имени меня». Фейсбук. Твиттер, чтоб его. Мобильные телефоны? Они не для общения, а для вещания. На аудиторию недоумков с айфонами. Стоит телик включить, пяти минут не пройдет, как увидишь очередную тупую дуру с белозубой улыбкой, которая выделывается на камеру.
Этот напор, постоянный напор других людей, отчаянной нужды во внимании, желания превратить собственную жизнь в драму, личностей, которые так хотели, чтобы ритуалы их повседневного общения все увидели, услышали и запомнили. Белый шум эгоизма. Сестра Катерина была лишь заключительным аккордом в эпохе сплошной патологии.
Дэн расхохотался и ткнул Кайла в плечо. Тот с трудом сдержал улыбку и продолжил:
– А у нас тут своего рода квинтэссенция, понимаешь? Тогда все и началось. В шестидесятых. О, все же так понятно. С одной стороны, мошенники, ловко манипулирующие людьми. С другой – наивные идиоты, которые мечтали верить во что-нибудь или в кого-нибудь, стать кем-то. А сейчас что, по-другому? Кто-нибудь хочет быть обыкновенным человеком? Нет. Никто вообще. Все поют, танцуют, привлекают к себе внимание. Зачем? У кого-нибудь, может, есть талант? Или он делает что-то осмысленное? Продуманное, выверенное? В мире осталось что-нибудь постоянное? Да и значит ли оно теперь хоть что-то? Они все могут самоактуализировать мой член. И писать в блог про мою задницу.
Дэн хихикнул:
– Точно. Вот это будет твоя последняя реплика перед титрами. Выпей-ка.
– Нет, – Кайл сел и посмотрел на друга, – с меня хватит. Мне надо поспать. Я не спал… не помню сколько. Я закрываю глаза и вижу дорогу в пустыне, очереди в аэропорту, и навигатор всю ночь говорит мне, куда поворачивать. Боже мой, да я боюсь лечь спать. Как будто все это внутри меня. Как будто я принадлежу им. Помнишь, Марта еще так посмотрела на меня…