Вай-Мэй шагнула через порог в мертвую траву. Щеки ее были бледны, зато глаза сверкали.
– Бедняжка Генри. Ты очень хочешь быть с ним, правда?
– Да. Это все, чего я хочу.
Она положила руки ладошками на безжизненный испанский вяз. Там, где она коснулась его, дерево расцвело.
– Чтобы творить сны, нужно так много сил.
Она пробежала пальцами по траве: краски вспыхнули и растеклись аж до самой реки – волнующийся под ветром зеленый ковер.
– …чтобы все было таким, как ты хочешь.
Вай-Мэй выдохнула – три коротких свирепых толчка – и воздух тут же вспыхнул птичьими трелями, стрекозами и небесной синевой. Болотный пейзаж тоже медленно воспрянул к жизни, словно запущенная механиком карусель.
– …чтобы прогонять боль.
Вай-Мэй оглянулась на тоннель и нахмурилась.
– Иногда я…
Генри стало слегка дурно; сон чуть размылся по краям.
– Да, – сказал он. – Да.
Откуда-то из глубин платья Вай-Мэй извлекла музыкальную шкатулочку.
– Что ты готов отдать, чтобы снова увидеть его? Чтобы исполнить свою мечту?
Мечты… Ох, эти мечты. На них Генри протянул большую часть своей жизни, ими он питался, в них обитал. Всегда не совсем здесь, все время где-то там, у себя в голове. Он и наяву был такой же сонный гуляка, как и в царстве сновидений. И он не хотел больше просыпаться.
– Все что угодно, – сказал он.
– Обещаешь?
– Да.
– Тогда