Сердце у меня забилось.
– В товарном поезде, – уточнил я.
– Он сказал, что его зовут Картер, но его звали иначе.
– Да, Дэнни. Дэниел.
Хуплер отвернулся от меня, чтобы вымыть руки: мыло и вода подавались ему на руки автоматически.
– У вас есть вопросы, – сказал он. – Ваша жизнь перевернулась, и вы ничего не понимаете.
Я кивнул.
– Такое случается, – продолжал он. – События. Они подкрадываются со спины. Как те астероиды – как их называют… глобальные убийцы. Вышибают вас из жизни непонятно куда.
– Я должен знать, что произошло, – сказал я. – На самом деле.
Он смотрел на меня, оценивая что-то: уровень отчаяния, готовность услышать жестокую правду, насколько я съехал с катушек…
– У меня был сын, – сказал он. – Максвелл. Он задохнулся, подавившись морковиной в детском садике. Я был в Йемене, воевал. Мать приготовила ему завтрак с собой – яблоки и морковку. Здоровое питание. Она положила маленькие морковки из готового завтрака для малышей. Ему было три года.
– Сочувствую, – сказал я ему.
– Для детей делают гробы, – сказал он. – Я не знал. То есть это вроде бы понятно, но о таком не думаешь, понимаете ли. А потом видишь их, и они… как шкатулка с ребенком вместо драгоценностей.
– Это несправедливо, – сказал я. – То, что преподносит нам жизнь.
Он вытирал руки бумажным полотенцем – медленно, тщательно.
– Вы хотите знать, подсказал ли я вашему сыну убить сенатора? Посеял ли зерно, идею? Или больше того? Не я ли встретился с ним перед Ройс-холлом и подсунул ему незарегистрированный пистолет? Не я ли управлял им, контролировал? Вам хочется видеть сына сосудом, орудием.
Я кивнул.
– Но этого не было, – сказал он. – Я могу представить восемь свидетелей, которые скажут, что я в тот день был в Далласе.
– Алиби бывают фальшивыми, – заметил я.
Он подумал и сказал: