Неужели бетон делается холоднее?
— Он не даст мне умереть, во всяком случае, пока сам со мной не покончит. В новостях рассказывали, что он держал девушек в живых не меньше недели, прежде чем убивал их. Я пробыла здесь всего день, не больше. Я еще нужна ему.
«Наверное, в твоих словах есть смысл, но он может сделать с тобой очень много неприятных вещей… которые, правда, тебя не убьют. Он уже отрезал у тебя ухо. Ты знаешь, что за ухом последуют глаза. Хотя… подумай, так ли это плохо? То есть… ты ведь сейчас все равно ничего не видишь. Откровенно говоря, меня бы больше беспокоила потеря языка. В темноте еще можно кое-как существовать, но потерять способность говорить — это в самом деле очень жестоко. Ты всегда была такой разговорчивой».
Эмори прислушалась. Она уже близко; до воды оставалось несколько шагов, не больше.
Мимо, задев ее ногу, пробежала крыса, и она взвизгнула и дернулась, едва не опрокинув каталку. Это точно была крыса; грубый мех и крошечные лапки, тонкий холодный хвост.
Эмори заставила себя глубоко вздохнуть. Ей необходимо сохранять хладнокровие.
По ее ноге пробежала еще пара маленьких лапок. На сей раз она вскрикнула очень громко; пересохло у нее в горле или нет, она не умолкала. Ей показалось, будто ее вырвало толченым стеклом. Очень хотелось замолчать, но крик не прекращался — всем крикам крик. Она больше кричала не из-за крысы и не из-за того, что ее похитили и заперли непонятно где, как в ловушке; она кричала из-за отца и из-за людей вокруг нее; она испытывала досаду из-за того, что учится на дому и у нее очень мало друзей. Боль в ухе, онемевшие пальцы ног, то, что она голая оказалась в незнакомом месте, — все вспомнилось, нахлынуло одновременно. Она не знала, кто сейчас ее видит и видит ли. А где ее похититель? Очень далеко или совсем рядом, затаился во мраке. А еще она кричала из-за мамы, которая умерла и оставила ее страдать в одиночестве.
Когда она наконец замолчала, внутри все горело, как будто она проглотила раскаленный свинец и заела ржавым лезвием, но ей было все равно; крик прочистил ей голову. Ей нужна ясная голова.
Ей нужно подумать.
Звон в ушах прекратился.
Эмори прислушалась здоровым ухом, стараясь разобрать другие звуки, помимо глухого биения пульса.
Кап!
Слева послышался тихий шорох. Когти скребли по бетону. Крошечные когти что-то закапывали. Или раскапывали.
— Не обращай внимания, — хрипло велела она себе.
«Интересно, сколько их там?»
— Не обращай на них внимания, и все.
Эмори заставила себя идти вперед, передвигаясь по чуть-чуть: шаг, другой. Вдруг…
Палец ноги во что-то уткнулся, и она с трудом удержалась, чтобы не отпрыгнуть. Она понимала: если она отдернется, то непременно врежется спиной в каталку и потеряет равновесие. Она упадет и ударится затылком о бетонный пол; тогда все будет кончено. Она ни за что не сумеет бежать. А если дело обстоит еще хуже, если она не найдет стенки и ей придется начинать все сначала? Бродить здесь во мраке с каталкой — хуже смерти. А она едва не упала — еще бы чуть-чуть, и она…
Эмори пощупала то, на что наткнулась в темноте, пальцем ноги. Что там? Похоже на металлическую пластину. Во всяком случае, поверхность казалась холоднее, чем бетон. Холодная, сырая. Эмори кое-как опустилась на колени, чтобы ощупать пластину левой ладонью. Правую, прикованную к каталке, приходилось держать за спиной. Она дернула каталку, подтягивая металлическое сооружение к себе, давая себе больше пространства для маневра.
Металлическая пластина? Да, так и есть, причем довольно большая, примерно метр на метр. Через равные расстояния в поверхности торчали головки шурупов — наверное, ими пластина была привинчена к бетону.