Формула бессмертия

— Вот она, родимая! — обрадовался Федя. — Если тебе что надо будет — обращайся. Вижу, ты мужик толковый. Я в нашем ЖЭКе работаю столяром.

— Давно ты в этом доме живешь?

— Считай с рождения. — Федор хохотнул. — Тебе дом наш обшарпанный понравился?

— Наоборот. Квартиру снял, а после узнал, что вроде плохая история в ней произошла. Толком не знаю, что именно. Вроде тут убили кого?

— Петрович просил не рассказывать — жильцов не отпугивать. Но раз ты все равно в курсе и по виду крепкий мужик, в обморок падать не будешь. С квартиры не сбежишь?

— Куда я денусь — за полгода вперед заплатил.

— В конце семидесятых жил тут художник, я тогда совсем пацаном был, но его помню. Очень высокий и худой, нос крючком, волосы у него длинные были, до плеч. Тихо жил. Бабы к нему часто ходили, типа натурщиц. Были они его любовницы или в самом деле ему позировали, хрен поймешь, меня тогда это не интересовало. Мы жили, как сейчас, — двери в двери, сам понимаешь, по-соседски, то ему что-то понадобится, то отцу. В общем, несколько раз я у него в квартире в то время побывал. Кругом картины, все стены ими увешаны, мольберт — словом, из обстановки, кроме картин, ничего не запомнилось. Хотя нет, диван у него был, сложенный «книжкой», и круглый стол.

Вдруг милиция приехала, тогда масок-шоу не было, и его по-тихому арестовали. Помню, вывели его на улицу в наручниках, сам он бледный, а глаза горят. Суд над ним был закрытый, больше он в квартиру не вернулся, а через год там поселился Петрович с семьей. У отца был дружок в милиции, он все и рассказал.

Убивал художник своих натурщиц, мертвые тела хранил у себя. Что-то с ними делал, чтобы тела не разлагались и не воняли. И еще — рисовал он их мертвыми, словно они ему это запрещали делать, когда были живыми!

Когда милиция пришла к нему, все трое мертвых сидели наряженные и раскрашенные за столом. За такие художества ему «вышку» дали. Больше мы о нем никогда не слышали.

На первых порах Петрович, когда узнал, чья квартира ему досталась, норовил ее поменять, но не удалось. Так и прожил в этой квартире с семьей три десятка лет, на пенсию вышел. Сейчас сдает — в село перебрался, поближе к земле.

— Картины художника, вещи — куда все делось?

— Петрович как заселился, так сразу заявил, что ничего от убийцы ему не нужно. Во двор его вещи вытащил и спалил. Еще штраф пожарным ему пришлось заплатить, тогда с этим было строго.

— Все так и сжег?

— Не все. Жена у Петровича, баба Маня, ушлая. Кое-какие картины приберегла, супругу сказала, что они денег стоят, нечего их в дым пускать.

— И что, продала их?

— Не знаю. У Петровича был сынок, Гришей звали, мой одногодок, дружили мы с ним сильно. Однажды, когда родителей не было дома, он меня к себе позвал, открыл подпол — на кухне люк в подвал имеется — и предложил туда полезть. Страшно нам было — художник баб свежевал как раз в этом подвале. Мы для храбрости даже потихоньку сливянки Петровича хлебнули и полезли. И увидели там картин десятка два, а может, и больше. Жутко нам стало — больше туда не лазили. Потом мы подросли, в армию пошли.

— Причина, по которой художник убил женщин, известна?

— Без причины, — недоуменно пожал плечами Федор, — может, нравилось ему мучить их перед смертью? Рассказывали, что он словно зверь грыз их связанными, кусал, а в конце душил.

— Художник был психически больной?