— А что вы думаете? — спросил начальник полиции.
— Думаю, что вы, Камедей, просто мерзкий, грязный таракан. Вот что я думаю о вас, Камедей.
Шея его набухла, кровь ударила в лицо: оно раздулось и побагровело. Он дернулся вперед, но затем взял себя в руки и опустился в кресло. Затянулся и сказал:
— Это дорого вам обойдется, Клэнси.
— Как дорого? — уточнил я, и голос мой был столь резок, что со стороны могло показаться, что вместо меня говорит кто-то другой. — Во что конкретно это мне обойдется? Что вы собираетесь сделать? Убить и спрятать труп? Прорубить выемку в фундаменте и укрыть меня навеки?
Камедей молчал, заговорил Фредерикс:
— Не думайте, Клэнси, что вы тут самый гордый.
— Почему бы и нет? Я знаю, что ожидало Гришева. Гришев тоже знал. Вы думаете, ему хотелось умирать? Вот вы сидите, трое умников. Неужели вы верите, что Гришев ринулся под пули, потому что был героем? Черта с два! Он просто рассчитал: что в лоб, что по лбу — одно и то же. И он выбрал самый легкий путь. Или ему этот путь показался самым легким. Он, однако, был русский. А мы ведь не русские? Или я ошибаюсь?
Тут в первый раз заговорил Артур Джексон:
— Вы слишком громко разговариваете, Клэнси. Слишком громко разговариваете и слишком много думаете.
А Камедей добавил:
— Не усложняйте ситуацию, Клэнси. Не усложняйте ее для себя, не усложняйте для нас, не усложняйте для кого бы то ни было.
Я подошел к ним и прошептал:
— Я уже сказал вам и не раз говорил вашим психологам: никакой бомбы не существует. Ее никогда не было.
Фредерикс поманил меня пальцем.
— Предположим, мы поверили вам, Клэнси. Поверили безоговорочно. Откуда вы знаете, что Хортон говорил правду?
— Знаю.
— Что-то вы больно много знаете! — прорычал Камедей.
— Я знаю, что он не делал бомбы, — произнес я негромко, держа себя в руках.
— Раз вы смогли бы сделать бомбу, то почему не Хортон?