— Вы были одна или с супругом?
— Одна. Порой судья сопровождал меня, но в то утро он предпочел остаться дома.
— В котором часу вы ушли из церкви?
— Около одиннадцати. Точно не помню. Я села в машину и поехала домой. Нет, я ещё перекинулась парой слов с пастором Кайлом. Томасом Кайлом. Он всегда умел меня утешить. Добрейшая душа.
— Не сомневаюсь. Значит, из церкви вы поехали домой? Никуда не заезжая?
— Да.
— Вы можете рассказать нам, что увидели по возвращении домой?
— Приближаясь к дому, я увидела, что подъездную аллею перегораживает другая машина.
— Вы знаете, кому принадлежала эта машина?
— Да — мисс Пиласки.
Я заметил, что она упомянула мисс Пиласки без тени гнева или мстительности — весьма необычно для вдовы, перед глазами которой предстала убийца мужа. Она вполне могла бы ответить: «этой стерве», «этой дряни», «вон той женщине» или, на худой конец, просто — «вон — этой», и все бы её поняли и простили. Тем не менее из всех вариантов вдова Ноутона предпочла «мисс Пиласки».
— Какой марки была её машина?
— Шикарный «корвет», тысяч за шесть, — вот теперь в её голосе зазвучали горькие нотки. — Мне бы не знать. Ведь мой муж купил ей этот автомобиль.
Я внес протест, и судья Харрингтон поддержал меня. Теперь миссис Ноутон уже определенно вышла из себя, но огорчило её воспоминание о выброшенных на ветер деньгах.
— И что вы сделали потом, миссис Ноутон? — спросил Сандлер. Вид у него был безмятежный. Еще бы — этот процесс со стороны обвинения с легкостью выиграл бы даже носорог. Или слизень. Кто угодно.
— Я прошла в дом.
— Через парадную дверь?
— Да, разумеется. Мы держим двоих слуг, но воскресным утром они посещают церковь. Я прошагала прямо в гостиную и увидела эту женщину.
— Кого именно? — уточнил Сандлер.
— Мисс Пиласки. Подзащитную.