Жена моего мужа

Я высвободила руку. На нас смотрели с соседних столиков. Бросив на стол двадцатку, я вышла из ресторана и, не оглядываясь, зашагала через площадь.

– С Томом… беда.

Даже сейчас, спустя несколько недель, меня преследует голос матери, дрожащий от страха. Я слышу его во сне. Слышу, когда просыпаюсь. Слышу, когда мне полагается внимательно слушать на совещаниях, хотя умом понимаю, что тот «экстренный случай» уже улажен. До очередной выходки Тома.

Мы с Эдом, конечно, срочно выехали в Девон – буквально на следующий день после шокирующей встречи с Карлой в галерее. Я диктовала краткие, резкие инструкции секретарше и младшим сотрудникам, а Эд вел машину, сжав губы в тонкую линию, всем своим видом говоря: «Ради бога, неужели ты не можешь забыть о работе, когда речь идет о нашем сыне?»

Я понимала его недовольство – я говорила себе то же самое, особенно когда видела женщин с сыновьями возраста Тома на улице или в очереди в Музей мадам Тюссо.

Однако Том не стал бы стоять в очереди. Он бы громко беспокоился, правильно ли поставил ноги. Спросил бы женщину впереди, почему у нее бородавка на подбородке, давно ли она появилась и почему она ее не удаляет. Дети вроде Тома не осознают, что говорят дерзости.

Мне пришлось бы, испытывая неловкость, объясняться, а женщине с бородавкой – выйти из очереди. Конечно, тяжело, когда подросток ведет себя как двухлетний малыш, но с этим я в состоянии справиться.

Справиться со вспышками агрессии намного сложнее. Взять хоть шрам у меня на лбу – это Том нечаянно задел сковородкой. Я не убрала кухонную посуду на положенное место, вот сынок и кинулся наводить порядок. А след на предплечье Эда? Это он однажды пытался сыграть с сыночком в футбол, но Том плохо ориентируется в пространстве – особенность детей с таким диагнозом. Он расстроился. И впился зубами Эду в руку.

Мы всячески старались «применять структурную стратегию, чтобы справляться с трансгрессивным поведением», согласно одному весьма полезному совету в Интернете, но Том становился старше и крупнее (он уже перерос меня), и ситуация усугублялась. Он все чаще позволял себе выкидывать номера, и дальше терпеть это было нельзя. Это стало предельно ясно после пятичасового марш-броска в Девон: утром нас ждала у себя директор школы.

– Ваш Том набросился на учительницу с ножницами.

Безнадежность в голосе директрисы, обычно выражавшей большое сочувствие, дала понять, что она тоже дошла до предела. Тому, несмотря на его «особые потребности», разрешили посещать местную школу благодаря нашим связям (я там училась, а мама является членом попечительского совета) и настойчивым просьбам: мы хотим, чтобы сын рос в обычной обстановке. Если поместить его к «таким, как он», доказывали мы с Эдом, у него не будет ролевых моделей, и его поведение не изменится.

– Мы делали все возможное, но мы с ним уже не справляемся. – Директриса говорила так, будто мы с Эдом тоже стояли перед ней с ножницами.

– С учительницей все в порядке? – едва сдерживаясь, спросил Эд.

– Как сказать, – отрывисто ответила директриса. – Если пять швов считать порядком, то да.

– Том тоже ушибся, – вспылил муж.

– Он упал сам.

Я привыкла выступать посредником между клиентами или между клиентом и барристером, но, когда заходит речь о моей семье, вся моя профессиональная подкованность куда-то исчезает. Придерживайся фактов, твердила я себе, как твержу клиентам перед процессом. Придерживайся фактов.

– Не могли бы вы нам рассказать, что конкретно произошло? – попросила я. – Мама сказала, что на уроке географии вышел спор.

Директриса взглянула на меня с неодобрением.

– Детям дали задание вырезать географические карты. Том расшумелся из-за того, что у него вышло якобы неровно, и заявил, что ему нужно больше времени. Учительница ответила, что он прекрасно справляется, а закончить надо до большой перемены. Между ними разгорелся спор, в ходе которого Том схватил ножницы и едва не заколол ее. К счастью, учительница успела отскочить и ножницы вонзились в стол.