– Ты хочешь поговорить о лапше? Ты говоришь мне, что веришь в вампира-клоуна под Мостом Главной улицы? Потому что, по моему разумению, это и есть лапша на уши.
– Не верю, но…
– Или в то, что Хагарти увидел миллион воздушных шариков под мостом, и каждый с той же надписью, что и на шляпе его любовника? Потому что и это я полагаю лапшой…
– Нет. Разумеется, н…
– Тогда чего тебя это волнует?
– Прекратите этот перекрестный допрос! – взорвался Гарденер. – Они оба описали клоуна одинаково, и ни один не знал, что говорил другой.
Баутильер сидел за столом, вертел в руке карандаш. Но тут положил карандаш, встал, подошел к Гарольду Гарденеру. Коп возвышался над заместителем окружного прокурора на добрых пять дюймов, но отступил на шаг под напором злости Баутильера.
– Ты хочешь, чтобы мы проиграли это дело, Гарольд?
– Нет. Разумеется, н…
– Ты хочешь, чтобы эти двуногие гниды вышли на свободу?
– Нет!
– Ладно. Хорошо. Раз уж в этом у нас полное согласие, я скажу тебе, что думаю. Да, вероятно, в ту ночь под мостом был человек. Может, даже в клоунском костюме, хотя я имел дело с достаточным числом свидетелей, чтобы предположить, что это был какой-то бродяга, надевший найденную на помойках одежду. Я думаю, он искал оброненную мелочь или объедки, недоеденный бургер, брошенный с моста, крошки в пакете из-под чипсов «Фрито». Остальное дополнило их воображение. Такое возможно?
– Не знаю, – ответил Гарольд. Он хотел бы согласиться с доводами Баутильера, но, учитывая степень совпадения двух описаний… Нет. Не складывалось.
– Подведем итоги. Мне без разницы, был ли там Кинки-Клоун [16], парень в костюме Дяди Сэма или Хуберт – счастливый гомик [17]. Если мы введем этого человека в процесс, их адвокат вцепится в него, не успеешь ты и глазом моргнуть. Он заявит, что эти невинные барашки, а они будут сидеть с короткими стрижками и в новеньких костюмах, не сделали ничего такого, только ради шутки сбросили этого гея Меллона с моста. Он укажет, что Меллон после падения в реку был жив. Это подтвердят показания Хагарти и Ануина. Его клиенты не совершали убийства, нет, нет! Это дело рук психа в клоунском костюме. Если мы введем этого человека в процесс, так оно и будет, и ты это знаешь.
– Ануин все равно изложит свою версию.
– Но Хагарти – нет, – указал заместитель окружного прокурора. – Потому что он понимает. А без показаний Хагарти кто поверит Ануину?
– Есть еще мы, – горечь, прозвучавшая в голосе Гарденера, изумила его самого, – но, полагаю, мы не скажем.
– Да перестань! – взревел Баутильер, вскинув руки. – Они убили его! Не просто сбросили с моста в реку! У Гартона был выкидной нож. На теле Меллона нашли семь колотых ран, в том числе один удар, нанесенный в левое легкое, а два – в яйца. Размер ран соответствует лезвию ножа Гартона. Меллону сломали четыре ребра – это сделал Дюбей своим медвежьим объятьем. Его покусали, все так. Укусы обнаружены на руках, левой щеке, шее. Я думаю, это работа Ануина и Гартона, хотя мы четко идентифицировали только один укус, и недостаточно четко, чтобы выходить с ним в суд. И действительно, из правой подмышки вырван большой кусок мяса, но что с того? Один из этой троицы любил кусаться. Возможно, у него возник крепкий стояк, когда он это делал. Я готов спорить, что это Гартон, хотя доказать мы ничего не сможем. И Меллон лишился мочки уха. – Баутильер замолчал, сверля взглядом Гарольда. – Если в эту историю просочится клоун, мы никогда не сможем добиться для них обвинительного приговора. Ты этого хочешь?
– Нет, я же сказал.
– Этот парень, конечно, был гомиком, но он никому ничего дурного не делал, – продолжил Баутильер. – И тут, бац! – появляются эти три говнюка в саперных сапогах и лишают его жизни. Я собираюсь отправить их в тюрьму, и если услышу, что в Томастоне их трахнули в жопу, то пошлю им открытки, выразив надежду, что у того, кто это сделал, был СПИД.