– Нда… – протянула Елена, многозначительно глядя на супруга.
– Это плохие слова, Дима, – объяснил Борис ребенку. Лицо мальчика оставалось безучастным, словно он не видел каких-либо различий в понятиях «хорошо» и «плохо».
– А ну, малец, давай в комнату, – наконец обрел дар речи Павел Егорович. – Старшим поговорить надобно.
Дима с неохотой покинул кухню, и Екатерина покачала головой:
– Ага, хорош военный. На заводе по пьяни руку под пресс сунул, вот и весь военный. Хорошо, всего не перемололи, как в мясорубке! И гадостям ребенка учишь… нехорошо получается, Павел Егорович.
– Ты, Катька, помолчи, – недовольно пробурчал инвалид. – Я тебя еще ссыкухой помнил, и мы с твоим отцом…
Он махнул рукой.
– Есть какие-то новости? – сухо поинтересовалась Елена, и это не ускользнуло от Бориса.
– Я говорила с опекой, – заговорила Екатерина. – Сегодня подготовят все бумаги, завтра утром подпишете и можете забирать деток.
Елена посмотрела на мужа.
– А почему не сегодня? – осторожно спросил Борис, чувствуя, что супруга ждала от него реакции.
Екатерина развела толстые руки в стороны, словно намеревалась обнять слона:
– Я им не указ, уважаемые. Уже время послеобеденное, пока туда-сюда…
– Туда-сюда, – повторила Елена и желчно усмехнулась: – Мы сегодня встали в четыре утра и проехали почти триста километров. Предлагаете нам вернуться домой, а завтра снова ни свет ни заря нестись сюда?!
На мясистом лице сотрудницы сгоревшего детдома отразилось нечто отдаленно напоминающее удивление. Словно раздавленный, не подающий признаков жизни таракан вяло пошевелил лапкой.
– Уважаемая…
– Елена Алексеевна, – холодно произнесла Елена.
– Елена Алексеевна, мы и так сделали все, что от нас зависит.
Борис накрыл своей ладонью холеную руку жены.