О Господи. Зачем я хвастаюсь? Даже я хочу сама себе врезать. Но Сэм в ответ лишь отрешенно кивает головой.
– Круто, – говорит она.
– Это довольно увлекательно, – произношу я, сумев наконец понизить тон голоса.
– А почему выпечка? Почему не проблема голода во всем мире, не политика, не…
– Не котята и прочая хрень?
На этот раз она улыбается широко и искренне.
– Ну да, они самые.
– Я всегда обожала делать сладости. Это одна из немногих вещей, которые у меня получаются. Это меня расслабляет. Доставляет настоящее удовольствие. После… – я опять запинаюсь, хотя на этот раз совсем по другой причине. – После того, что со мной случилось…
– Ты хочешь сказать, после убийств в «Сосновом коттедже»?
Поначалу я удивляюсь, что ей знакомо это название. Но потом понимаю, что это вполне естественно. Мне же известно, что такое «Найтлайт Инн».
– Да, – говорю я, – после случившегося я жила с родителями и очень часто пекла что-нибудь для друзей и соседей. В качестве благодарности. Они так меня поддерживали. Каждый вечер новый пирог или кекс… и так несколько недель подряд.
– Ох уж эта еда.
Сэм подносит пальцы ко рту и принимается грызть заусенцы. Рукав ее кожаной куртки соскальзывает вниз, обнажая на запястье темное пятно. Татуировка, спрятанная подальше от посторонних глаз.
– Ты, видимо, жила в хорошем районе.
– О да.
Сэм сжимает зубами заусенец, дергает и выплевывает его.
– А вот я нет.
Мы умолкаем. У меня в голове проносятся вопросы личного плана, на которые Сэм, не исключено, не пожелает отвечать. Сколько времени ты была привязана колючей проволокой к дереву? Каким образом тебе удалось освободиться? Что ты чувствовала, когда вонзала сверло в сердце Келвину Уитмеру?
Но вместо этого я говорю:
– Может, нам надо поговорить о Лайзе?