Через секунду замок открыли изнутри. Вышла женщина лет сорока, ведя за руки двух сопливых трехлеток. Томас буркнул нечто вроде благодарности, придержал дверь перед Калле и вошел в вестибюль.
— Весело было ходить в детский сад, — мечтательно произнес мальчик.
Томас рассеянно кивнул и внутренне собрался. Каждый раз, входя в детский сад, он чувствовал себя инопланетянином. Его кожаная куртка, портфель и блестящий галстук являли слишком резкий контраст с тапочками и дешевыми кофточками нянечек и воспитательниц. Среди крошечных сапожек и лилипутской мебели он чувствовал себя неуклюжим великаном, потным и неуместным. Наверное, все дело в неумении общаться, в невозможности участвовать в контакте, установившемся между его детьми и персоналом. Он не мог рассуждать об одном и том же рисунке в течение десяти минут, его начинало распирать от нетерпения, он уже не понимал, что это — прекрасная Елена или кошка. Он не мог долго задерживаться на одной мысли, на одном действии.
Дочка сидела за столом и вырезала фигурки, когда он вошел в группу. Эллен делала рыбок и растения для своего моря.
— Помочь тебе одеться? — спросил он.
Она удивленно воззрилась на него.
— Я уже давно одеваюсь сама, — наставительно произнесла она, положила на место ножницы и бумагу и пошла к своему шкафчику — стройный человечек с маленькими ножками и неугомонными ручками.
На улице Флеминга они сели в автобус, и только после того, как он тронулся, Томас осознал свою ошибку.
— Я хочу начать играть в хоккей, — сказал Калле, пока Томас пытался отодвинуть в сторону какого-то пенсионера в коляске, чтобы не дать ему переехать Эллен.
Перед внутренним взором Томаса замаячила мрачная перспектива возить сына через центр города несколько раз в неделю.
— Ты не думаешь, что тебе слишком рано играть в хоккей? — спросил он.
— Вильям уже занимается в «Юргордене». Они говорят, что он уже переросток.
Боже милостивый, подумал Томас.
— Старушка, сиди спокойно, — сказал он дочери. — Мы скоро приедем.
— Я спотела, — сказала девочка.
— Надо говорить «вспотела», — презрительно изрек Калле. — Ты никак не научишься говорить.
Полкилометра до их квартала на Хантверкаргатан они ехали четверть часа. Калле два раза упал, когда шофер резко тормозил, не успевая проехать перекресток из-за пробки на улице Шееле.
Пот тек по спине Томаса, он вдыхал окись углерода и витавшие в воздухе вирусы и клялся себе плюнуть на все партийные дрязги и проголосовать за тех, кто пообещает разобраться с пробками в Большом Стокгольме.
— Мама дома? — спросила дочка, когда они наконец добрались до своего подъезда и проходили мимо соседней квартиры номер тридцать два.
— Мама в Норланде, — сказал Калле. — Она же вчера говорила.