— Но жизнь не так ужасна, как кажется, — с сомнением заметила девушка.
— Но и не так прекрасна, как хочется, — вздохнул я. — Все в порядке, не парься, скоро появлюсь.
— Хотелось бы еще скорее, — хмыкнула Варвара. — Ты в курсе, что происходит на улице?
— Конечно, я же на улице.
Мы снова жили вместе в моей квартире на Советской улице, по соседству с перестроенными Федоровскими банями. Месяц назад Варвара перебралась с вещами, и это была уже третья попытка. Вместе было трудно, а порознь — невозможно, какая-то патовая складывалась ситуация. Но пока мы держались, у нее не было оснований послать меня подальше и вернуться в свою квартиру на Нижегородской. Я уже научился ставить швабру к стене так, чтобы она не падала. А на прошлой неделе назло Варваре навел порядок в квартире. Она два дня искала свой любимый бюстгальтер.
Состояние было омерзительное, и я не мог понять, с чем это связано. Спиртное не действовало. Начинался озноб. Я выбросил сигарету, покинул укрытие и решительно зашагал по внутридомовой территории — мимо детского садика, каких-то бойлерных, трансформаторных будок, без просвета припаркованных машин. До родимого дома оставалась пара дворов.
Ветер бушевал наверху, сдирая последнюю листву, среди домов и деревьев было еще терпимо. Над городом неслись кудлатые тучи. Ни одной живой души в округе — словно я один во всем городе.
Я обогнул несколько домов, перебежал переулок, по которому ползла одинокая машина с мельтешащими «дворниками», и вскоре вошел в свой двор. Здесь тоже было пусто. Завывал ветер. На детской площадке валялась оторвавшаяся от тополя ветка. Еще одна придавила запаркованную «Калину» — сигнализация почему-то не работала.
Я двинулся напрямую — по «народной тропе», проложенной жильцами между тополями. И быстро пожалел об этом — грязь липла к подошвам. Мой подъезд находился в центре изогнутого здания. Подъездная дорожка была свободной, за исключением пары сломанных веток. Электричество не отключали — в окнах горел свет. Но какие-то провода оборвались и болтались на ветру. В правой части здания что-то искрило в полуподвальных окнах. Так и до пожара недалеко…
В моей квартире за задернутыми шторами горел свет, проступали очертания балкона. Блуждала тень по кухне — Варвара ждала меня. Пространство у подъездной двери освещала мутная лампочка под козырьком. Мне почудилось, будто что-то шевельнулось за машинами, припаркованными у фасада. Нет, показалось. На всякий случай я расстегнул нижнюю пуговицу куртки, чтобы облегчить доступ к травматическому «ПМ», а когда перебежал дорожку, глянул за машины. Нет, паранойя. Теперь повсюду мерещится этот тип — тот, что преследовал меня на «Субару». Кто на кого открыл охоту?
Я нырнул под козырек, стал выуживать ключи, отмечая машинально две вещи. Первое: здесь тоже болтались провода. Второе: кончился дождь, и стихал ветер. Домофон недавно отремонтировали, и теперь по одному желанию стальная дверь не открывалась. Я вставил узкий ключ в щелевидное отверстие, вынул и, пока не оборвался писк, взялся за ручку…
Удар был настолько силен, что меня отбросило на несколько метров. Сознание захлопнулось еще до того, как я что-то понял…
Весьма странно, но я очнулся и поднялся — в отличие от того парня, что остался лежать на асфальтированной дорожке. В теле царила легкость. Я словно сбросил с себя одежды. Или эти одежды и были… телом? Я не чувствовал никакого тела! Я ничего не чувствовал — ни холода, ни измороси, оставшейся после дождя. Легкая паника, что нет возможности дышать. Но она сразу прошла — вроде и нет необходимости это делать…
Метались мысли, я испытывал какую-то нелепую двойственность. Словно очнулся не совсем я. Звучала назойливая музыка — тоскливая, однообразная, было непонятно, то ли это скрипка, то ли клавишные, то ли гитара. Я четко знал: меня ударило током, но как, почему и с какой стати? Я все видел и слышал, сознание работало, хотя в его работе что-то настораживало.
Я стоял над этим парнем, тупо смотрел на него. Он лежал на спине, раскинув конечности. В левой руке сжимал такие знакомые ключи от домофона и квартиры. Физиономия небритая, глаза закрыты, рот оскален — словно собирался закричать, но не стал. Капюшон сорвало при падении, волосы торчали, как колючки у ежа…
Осознание приходило не сразу. Каждое утро я вынужден любоваться этой физиономией — когда зубы чищу. Еще когда бреюсь, но это реже…
Не было ни горя, ни радости — только легкость. Еще немного удивления — значит, вот как оно происходит? Почему тогда я живой, все понимаю? Почему я здесь? Это был мой мир, но что-то в нем уже деформировалось, предметы искажались, темнели, принимали коричневый оттенок.
Мысли путались, двоилось сознание. Лились какие-то странные воспоминания. Раннее детство, начало жизненного пути — отчаянно скрипит треснувшая педаль трехколесного велосипеда, вот-вот отвалится… Это было со мной? Разве у меня был трехколесный велосипед? Почему я раньше этого не помнил? Кто та молодая женщина в берете, что оттаскивает велосипедиста с дорожки, когда во двор въезжает машина?
Я просматривал прозрачные слайды из детства, они менялись, я словно находился в нескольких мирах одновременно. Девчонка, с которой я иду из школы и что-то радостно рассказываю, у нее родинка на подбородке. Это было так давно, я не помню, кто она, тем более не помню эту родинку, и почему я такой довольный? Майор в военкомате перелистывает мое дело, у него пустые глаза, он думает про обед, а я упрашиваю, чтобы меня записали в десант — иначе какой смысл идти в армию? Это реально было? Странно, я не помнил…
Но все же мой мир превалировал — искаженный, выцветший. Я все осознавал, невзирая на сумятицу в сознании.