Ненависть

— Понятно. А как вы определили, что это именно … ну, мои знакомые на машинах были?

— В том районе живут не простые свинопасы. На каждом доме видеокамеры, тревожная сигнализация. Определить личность человека, даже если он в маске, гораздо проще, чем принято думать — жестикуляция, наклон головы, форма черепа и так далее. Так что персоналии установили быстро, в тот же день.

Апполинарий опустил голову, горестно вздохнул и развел руки. Холодный ветер подул сильнее, голые ветви кустов сухо перестукиваются между собой, в вышине колышутся макушки деревьев — в темном парке неуютно и мрачно, словно на заброшенном кладбище. Уличные фонари вдалеке только подчеркивают «готичность» картинки, усиливая чувство одиночества и страха. Именно в эту минуту Апполинарий вдруг осознал, что его жизнь отныне ему не принадлежит. Ну допустим, откажется … и что? Он лично, конечно, не убивал, но его соучастие в подготовке легко доказать, а это уже статья с громадным сроком. Кроме того, можно привлечь за недоносительство — и такая статья в Уголовном кодексе существует. В общем, куда ни кинь, всюду клин. А уж его друзьям и вовсе … «пипец»! В голове пустота, мысли разлетелись, словно осколки взорвавшейся гранаты, в ушах мерзкий перезвон невидимых колокольчиков, тело потеряло чувствительность и словно одеревенело. Странная пустота вокруг и давит чувство страшной потери, словно тебе вот-вот предстоит умереть и ты уже никогда не вернешься в этот привычный и такой родной мир. А там, за невидимым порогом, нечто огромное, неведомое и тревожное!

— Отступать поздно… — тихо бормочет под нос Апполинарий. И уже громче произносит: — Ладно, я согласен. Но — извините, конечно! — вы всего лишь капитан, Валерий Павлович и, вероятно, не уполномочены … э-э … ну, вы делаете предложение от имени руководства?

— Разумеется, — усмехнулся Пятницкий. — Но контактировать вы будете только со мной. О вас знает очень ограниченный круг лиц. Если точно — только двое: я и один человек на самом верху.

— Понятно, — кивнул Апполинарий.

Потоптался на снегу, похлопал руками по бокам, взглянул в темное небо, словно там должны быть инструкции, что делать дальше.

— Ну и что? — глупо спросил Апполинарий.

— Да ничего, господин Колышев! — рассмеялся Пятницкий. — Идите домой, отдохните как следует, завтра с утра отправляйтесь в институт. Все как обычно! Если появится необходимость встретиться, я вам позвоню. Живите обычной жизнью, Апполинарий Павлович — регулярно «качайтесь» — это полезно для здоровья, читайте лекции друзьям о национальном вопросе в России — это расширяет кругозор, обзаведитесь подругой — гормональный статус надо держать в норме. Но! Проявляйте максимальную сдержанность и осторожность во всем. И ничего никому не рассказывайте о нашем разговоре. Вот так, — широко улыбнулся капитан. — Да, чуть не забыл! — спохватился он. — Тот случай … ну, когда вас избили возле дома. Это гастарбайтеры со стройки в вашем дворе. Обкурились травки. Или наоборот, не докурили — черт их разберет! Одним словом, это они. Но прямых доказательств нет, есть только косвенные, которые суду не предъявишь. На ваше усмотрение, — пожал плечами капитан.

Придя домой Апполинарий буквально рухнул в кресло, не разуваясь и не сбросив куртки. Взгляд бездумно скользит по знакомой обстановке квартиры, ни на мгновение не останавливаясь ни на чем. Все тоже самое, лежит на привычных местах … и все-таки чужое! Что-то изменилось вокруг! Или это он стал другим? Пальцы касаются холодного кусочка пластмассы, щелкает кнопка, включается торшер. Мягкий свет уютно освещает комнату до половины. Напротив, в полумраке, висит картина. Та самая, написанная неизвестным уличным художником, на которой римский всадник замер на линии морского прибоя. По колени в воде стоит конь, ветер разметал рыжую гриву, на губах застыла пена. Море остановило бешеный галоп коня, но зверь никак не успокоится, мысленно летит навстречу штормовым волнам. Всадник в позолоченном шлеме всматривается вдаль, плюмаж из белых перьев клонится порывами ветра, красный плащ стелется над землей. Кованный металлический панцирь тускло блестит золотой и серебряной насечкой, треугольный конный щит закрывает лошадиный бок. Римский меч, длинный, с округлым навершием на рукояти, плотно сидит в ножнах. Художник тщательно выписал детали, видны даже черты лица. Воин смотрит в бушующий горизонт будто с сожалением — море остановило бег боевого коня. Жаль, что вода расступается под копытами. А так хочется узнать, что там, за горизонтом! Рука сама тянется к полке, пальцы касаются прохладной обложки. Тяжелое и твердое, словно кусок гранита, жизнеописание Сципиона Африканского наваливается на ладонь и Апполинарию приходится напрягать все силы, чтобы не уронить книгу. Шелестят страницы, закладка из полоски цветной бумаги падает на пол от неловкого движения. Апполинарий привычно водружает на нос пенсне, но спохватывается — он не в аудитории, понты ни к чему! — надевает очки …

«… легион под командованием трибуна Сципиона был едва ли не единственным, который сумел выйти с минимальными потерями из страшной мясорубки, устроенной карфагенянами для римлян. Оставшихся в живых солдат едва ли хватит на десять манипул, когда по штату положено иметь тридцать! Но легион сохранил штандарт, номерной знак и оружие. Он отступал в полном порядке, к нему примкнули остатки других легионов и очень скоро под командованием трибуна Сципиона оказалась практически весь экспедиционный корпус, действовавший в Италии. Там, где не хватало офицеров, он ставил проверенных солдат. Ганнибал не стал преследовать разгромленные войска римлян, он их не боялся. Два дня Сципион не смыкал глаз, устраивал раненых, распределял оставшихся в живых легионеров по манипулам, организовывал отдых и питание. К исходу третьего дня во временном лагере римлян насчитывалось больше десяти тысяч солдат и офицеров, сведенных в два легиона. Было еще около двадцати тысяч союзников из местных варваров, но они в панике разбежались по окрестным лесам. Черт с ними, потом разберемся! После отбоя прибывает вестовой с сообщением, что консул Варрон приглашает трибуна Апполинария на военный совет. Юный генерал — 22 года! — горько усмехается; Варрон никогда не отличался излишней демократичностью, был высокомерен и замкнут с подчиненным. Мог за малейшую провинность отстранить трибуна от командования, благо их аж целых шесть на легион, еще и под суд отдать. Что ж, кампания в Италии проиграна и сенат за это по головке не погладит. Хорошо, если просто в отставку, а ну как придется отчитываться перед сенатской комиссией? Риму надо объяснить причину неудачи и указать виновного, иначе власть сената ослабеет. Тогда какой нибудь решительный генерал поднимет восстание и объявит себя императором. Так бывало уже не раз.

Похоже, на военном совете будут искать крайнего.

В просторном шатре командующего пахнет кровью, лечебными снадобьями и страхом. Военачальники сидят понурые. Шлемы посечены, плюмажи сорваны, бронзовые панцири помяты, щерятся рваными краями пробоины. Консул Варрон сидит за столом, низко опустив голову, словно приготовился выслушать беспощадный приговор. Тяжелое молчание нарушил Цецилий Метел, один из старейших трибунов.

— Думаю, выражу общее мнение, если скажу, что война в Италии проиграна. К Ганнибалу стекаются орды варваров, наши союзники бросили нас. Ждать подкреплений из империи долго и придут ли они? Считаю, что надо отступать. Только так мы сохраним войско. Потом, собравшись с силами, мы вернемся и отомстим за все!

Опять наступила тишина. По лицам собравшихся военачальников видно, что они поддерживают Цицилия, но высказываться не спешат. Еще неизвестно, что решит главнокомандующий. А вдруг он думает по-другому? Но консул возражать не стал. Серое от горя лицо дернулось, словно от невидимой пощечины, скрипнули зубы. С трудом размыкая тяжелые губы, консул надтреснутым голосом произносит:

— Да, кампания в Италии провалилась. У Ганнибала вдесятеро больше солдат, на его стороне инициатива и поддержка местных племен. Нам незачем больше здесь оставаться. Но, прежде чем я приму решение … Все собравшиеся здесь офицеры думают так же?

— Нет! — раздался хриплый, злой голос. Присутствующие удивленно оборачиваются. Со складного стула поднимается трибун Сципион. Все невольно обратили внимание, что панцирь генерала исправен, помятый шлем висит на крючке, с правой стороны груди — как и положено легионеру в походе. Длинный варварский меч висит на левом боку так, чтобы можно было выхватить в любой момент. Поножи и нарукавники из стали блестят, словно только что выкованы кузнецом.

— Ну и что вы хотите нам сказать? Что война не проиграна? — с кривой усмешкой спросил Цецилий Метел.

— Если вернемся в Рим — да, проиграна. Если останемся — проиграно только сражение, — твердо ответил трибун.

— Юноша, вы понимаете, о чем вы говорите? — вмешался консул. — Ганнибал не сегодня-завтра двинется на Рим, по пути раздавит нас и беспрепятственно вступит в пределы империи.