– Да, но это была ложная тревога.
– Мечтаете скорее покинуть порт?
– Если завтра утром нам выдадут тело бедняги Шайкри, как обещали, мы похороним его и к вечеру снимемся с якоря.
Диджулио принес кофе. Помолчали. Монтальбано стал рыться в карманах. Он что-то искал и принялся выкладывать на стол все, включая бумаги, которые дал ему Катарелла. На первом листе крупными буквами напечатано: «Процесс Кимберли». Комиссар не успел прочесть, о чем речь, но что бы там ни было, на капитана это должно произвести впечатление, поскольку папка с таким названием лежит в сейфе у Джованнини. В самом деле, когда взгляд капитана упал на стол, Монтальбано заметил, как забегали его глаза. Наконец комиссар вытащил из кармана пачку сигарет и засунул все обратно.
Спарли явно задергался:
– Если хотите поговорить с синьорой, я могу…
– Ну что вы! – широко улыбнулся Монтальбано. – Не стоит. Я зайду позже. Всего хорошего!
Он вышел на палубу и спустился на набережную. Спарли не двинулся с места.
Надо бы узнать, что это за процесс Кимберли, если капитан так нервно реагирует.
Но сначала – прогулка, а когда вернусь в комиссариат, почитаю.
Он сел на свой любимый камень, и мысли о Лауре подступили с такой силой, что причиняли реальную физическую боль. Возможно, мысли эти, накопившись, обрушились в одночасье, ведь какое-то время ему удавалось не думать о ней, погрузившись в расследование. Но теперь он тосковал, и это было мучение, кровоточащая рана.
Нет, звонить ей нельзя, он не должен. Хотя кое-что можно предпринять.
Он подъехал к администрации порта.
Перед входом стояли охранник и два моряка, о чем-то беседовали. Монтальбано проехал немного вперед, так, чтобы в зеркало заднего вида было видно входящих.
Простоял четверть часа, куря сигарету за сигаретой. Вдруг, в момент просветления, ему стало стыдно.
Что ты здесь делаешь? Зачем? Ты не позволял себе такого в шестнадцать, а тебе, дорогой, пятьдесят восемь! Пятьдесят восемь, Монтальбано! Вспомни об этом! Ты в своем уме?! Это старость толкает тебя на такие поступки!
Грустный, пристыженный, он завел машину и поехал в комиссариат.
Только он сел за бумаги, приготовленные Катареллой, как зазвонил телефон.
– Ах, комиссар! Матерь Божья, вам звонит синьор Латтес, он…
– Меня нет!