Будет кровь

Он сварил целую пачку спагетти и съел почти все, мысленно представляя, как Люси грозит ему пальцем и говорит – в который раз – о растущем брюшке. Так же мысленно Дрю напомнил ей, что не обедал. Он вымыл посуду, размышляя о маме-лосихе и самоубийстве. Можно ли их использовать для «Биттер-Ривер»? Лосиху, наверное, нет. Самоубийство – может быть.

Все-таки Франзен был в чем-то прав, когда говорил о времени, предшествующем началу работы над большим романом. Это и вправду хорошее время, потому что все, что ты видишь и слышишь, можно так или иначе использовать в книге. Все податливо и послушно. В уме можно выстроить целый город, не раз перестроить его и сровнять с землей – пока принимаешь душ, бреешься или сидишь в туалете. Но когда начинаешь писать, все меняется. Каждая написанная тобой сцена, каждое написанное слово хоть немного, но ограничивает дальнейшие возможности. И постепенно ты превращаешься в корову, бредущую по узкому коридору без ответвлений, бредущую прямо к…

– Нет, все не так, – произнес он вслух и снова вздрогнул при звуке собственного голоса. – Совсем не так.

10

В лесной глуши темнеет быстро. Дрю зажег в нижней комнате все лампы (всего их было четыре, и все, как на подбор, с совершенно кошмарными абажурами) и взялся за автоответчик. Он дважды прослушал старое папино сообщение. У него был замечательный папа, который ни разу в жизни не накричал на своих сыновей и не поднял на них руку (ором и рукоприкладством у них в семье занималась исключительно мама). Ему не хотелось стирать папино сообщение, это казалось неправильным, но он не нашел запасной кассеты для автоответчика, а просьба Люси не оставила ему выбора. Его собственный текст вышел кратким и по существу: «Это Дрю. Оставьте, пожалуйста, сообщение».

Сделав дело, он надел легкую куртку и вышел наружу, чтобы посидеть на крыльце и посмотреть на звезды. Его всегда поражало, как много звезд видно на загородном небе, где нет светового загрязнения, свойственного любому городу, даже такому относительно небольшому, как Фалмут. Бог пролил на небесный свод целый кувшин огней, а за этим разливом скрывается бесконечность. Загадочная расширенная реальность, не поддающаяся осмыслению. Налетел ветер, заставив сосны печально вздыхать, и Дрю вдруг почувствовал себя очень маленьким и очень одиноким. Его пробрал озноб, и он вернулся в дом, решив растопить печку на пробу, просто чтобы убедиться, что она не чадит.

По обеим сторонам от печки стояло по ящику. В одном лежала растопка, видимо, подготовленная Старым Биллом, когда он в последний раз приносил сюда дрова. Второй ящик был доверху набит игрушками.

Встав на одно колено, Дрю принялся их разбирать и нашел много всего. Старенькая тарелка-фрисби, которую он смутно помнил. Они с Люси и детьми играли в нее вчетвером и каждый раз хохотали, когда кто-нибудь запускал фрисби в кусты и ему приходилось лезть в заросли, чтобы ее забрать. Две куклы: Тянучка-Армстронг, с которым в совсем раннем детстве играл Брендон, и Барби (с неприлично оголенной грудью), явно когда-то принадлежавшая Стейси. Но остальные игрушки Дрю либо напрочь забыл, либо вовсе не видел раньше. Одноглазый плюшевый медвежонок. Колода карт «Уно». Россыпь бейсбольных карточек. Игра под названием «Бросай поросят». Юла, украшенная фигурками обезьян в бейсбольных перчатках. Когда Дрю завел эту юлу, она закружилась, пьяно покачиваясь и наигрывая мелодию «Отведи-ка меня на бейсбол». Она ему не понравилась. Обезьянки размахивали лапами, словно просили о помощи, а когда юла начала замедляться, музыка зазвучала как-то зловеще.

Весь ящик Дрю не разобрал. Он взглянул на часы, увидел, что уже четверть девятого, позвонил Люси и извинился, что припозднился со звонком. Но у него есть уважительная причина: его отвлек ящик с игрушками.

– Я нашел Тянучку-Армстронга… Кажется, Брен его очень любил.

Люси застонала.

– О боже, как я его ненавидела! От него так жутко пахло.

– Я помню. И еще несколько старых игрушек. Но там есть и такие, которых я раньше точно не видел. «Бросай поросят»?

– Кого бросай? – рассмеялась она.

– Это какая-то детская игра. И юла с обезьянами. Играет «Отведи-ка меня на бейсбол». Она здесь откуда?

– Понятия не имею… хотя погоди. Года три-четыре назад мы сдавали коттедж семье Пирсонов, помнишь?

– Очень смутно.

Он вообще их не помнил. Если это происходило три года назад, он тогда был завязан на «Деревеньке на холме». Вернее, связан этой «Деревенькой» по рукам и ногам, да еще с кляпом во рту. Этакий литературный садомазохизм.

– Их сыну тогда было лет шесть или семь. Наверное, это его игрушки.

– Странно, что он их оставил, – сказал Дрю, глядя на плюшевого медвежонка, изрядно потертого и полысевшего, как это бывает с игрушками, которые любят и часто сжимают в жарких объятиях.

– Хочешь поговорить с Брендоном? Он уже дома.