Мария

Тихой поступью,

Легким шепотом,

Мягким шорохом,

Кроткой нежностью…

Ветер… и второй лепесток отлетел от бутона, расплескав кровь по черному граниту. Мрак подступал. Весь горизонт был залит багровой кровью.

Казалось, кровь, только что бешено стучавшая в висках, покинула тело, сердце охватил леденящий ужас, заставив его перестать биться в скованной холодом груди. В ушах нарастал зловещий шум. Сидя спиной к открытому окну, Генрих обоими ладонями что есть силы, сжимал рукоятку меча. Он был парализован страхом. Казалось, ничто не могло заставить его развернуться к окну и снова увидеть его, черного всадника, выплывшего из тумана и ставшего посреди двора замка. Черный конь, длинный черный плащ, огромный капюшон, полностью скрывающий лицо.

Генриху было двадцать пять лет, он был единственным сыном и наследником барона Траубе. Барон не разговаривал уже три года. В округе его давно признали сумасшедшим. Проведя всю жизнь в сражениях, он вернулся домой за год до смерти Фридриха II, императора Священной Римской империи, с которым он ходил в Святую землю. Вернулся он совершенно чужим человеком. Первое время он мог сутками сидеть перед камином и молиться. Если же он с кем-то заговаривал, то рассказывал исключительно о войне, а, вспоминая войну, он говорил только о черном всаднике, о том, как во время сражений он непременно встречал его в гуще боя, – всадник проходил сквозь ряды, взлетал над полем боя и исчезал. Или же он встречал его, мерно проезжающим между шатров, где стонали раненые. Лица его он никогда не видел. Говорил он с дрожью в голосе, несвязно, отрывчато, без конца крестясь и оглядываясь по сторонам. Люди были наслышаны о черном всаднике, но никто никогда его не встречал, да и никто не верил в то, что его кто-то мог увидеть, оставшись после этого в живых. Рассказы барона Траубе сочли бредом и вскоре, особенно после того, как он замолчал, забыли. Забыл и Генрих.

А кто же стоял за окном?..

Еще один лепесток оторвался от бутона. Роза вжилась в скалу. Тьма наступала. Лепестки один за другим опадали, разливаясь кровью по черному граниту. Последние лучи касались берега. Тьма поглощала мир.

Порыв февральского ветра толкнул форточку на пятом этаже могущественного ведомства, заставив выглянуть в окно и бросить строгий взгляд на Фрунзенскую набережную и скованную льдом Москву-реку. Дела неумолимо развернули взгляд обратно, вглубь кабинета.

– Заходи, генерал! Что ты там топчешься, как курсантишко какой?

– Здравия желаю! – отрапортовал генерал Бутыгин.

– Как настроение, Алексей Романович? Давно не виделись.

– Все отлично. Жду ваших распоряжений! – отчеканил Бутыгин.

– Исправный служака ты, генерал. Я доволен. Хорошая новость для тебя.

– Слушаю.

– Превентивный удар… Не забыл еще? Значит так, операцию одобрили наверху. Будет у тебя много работы. По графику начнешь осенью. Доволен?

– Так точно! – воскликнул Бутыгин.

– Тише, тише. Не забывай, что операция секретная, и, хоть и отвечаем за нее мы, разрабатывалась нашими коллегами с Лубянки. Наше дело… лопатой махать.

– Прошу прощения, операция одобрена самим?