И — ничего. Ни одна фибра девичьей души ни разу не шелохнулась. Ни одна мыслишка не промелькнула. Даже чувство ревности отсутствовало напрочь, когда к ним девицы липли.
А тут… в этом дурацком, идиотском сне…
Она сама себя презирала. Вот за это самое самоуничтожение, растворение без остатка. За потерю собственного «я».
Дверь тихонько скрипнула, впуская кошку. Чёрная, с зелёными умными глазами-блюдцами, она уселась на пороге, равнодушно рассматривая хозяйку без всякого любопытства. Грациозно повела плечом.
— Кис-кис, — тихо позвала её Аня, — Муська, топай ко мне.
Кошка презрительно скривилась, но подошла ближе. Аня похлопала по кровати, в надежде, что «собачий» жест кошка не воспримет как оскорбление. Муська смилостивилась, запрыгнула на кровать, устроилась на коленях хозяйки.
— Красавица моя, — Аня погладила гладкую шёрстку.
Дверь приоткрылась чуть шире, вошла мама.
— Ты опять полуночничаешь, — прошептала с укоризной. Почему ночью мама всегда шепчет? Ведь они только вдвоем. — И Муську разбудила.
— Я не будила, она сама, — Аня прижалась носом к нежному кошачьему лобику. Острые ушки недовольно стрельнули по щекам, усы кольнули шею.
Мама прошла в комнату, уселась рядом с дочерью. Провела рукой по подушке.
— И плакала опять, — констатировала. — Что на этот раз?
Аня уставала иногда от этой проницательности. Задыхалась.
Вот и сейчас почувствовала неловкость, съёжилась и подобралась.
— С чего ты взяла вообще, что я плакала.
Мама выдала коронное:
— Вот станешь матерью, тогда поймёшь, откуда мы всё знаем.
Аня вздохнула. Мысль о невлюбчивости тревожно соединилась с осознанием невозможности материнства.
— Мам, я красивая? — спросила неожиданно. Спросила и поняла: ей важно, чтобы мама сейчас подтвердила это.
Мама тихо рассмеялась, спросила вместо ответа: