Вам решать, комиссар!

По окончании этой, скорее, формальной встречи «спецы по трупам» занялись своими делами. Первым вопросы задавал комиссар:

Циммерман: Ну что там нашли у погибшего?

Фельдер: Найдены два платка из белого полотна, обычного размера. Один слегка запачкан, второй чистый. В левом кармане пиджака — деньги, всего 147 марок 30 пфеннигов, из них две банкноты по 50 марок, одна — 20 и одна — 10 марок, остальное — мелочь. Потом талоны на три поездки в трамвае, причем два уже использованы, последний — в день смерти прокомпостирован на маршруте номер восемь. Далее, удостоверение личности на имя Хайнца Хорстмана, в прозрачной обложке. Черная расческа, видавшая виды. Чековая книжка Дойчесбанка, выданная филиалом в Ленбаше. Справка о состоянии счета Хорстмана прилагается.

И, наконец, карманный календарь, в котором очень мало записей, да и те — одни сокращения. На дне гибели пометка: «Фр. Фри». Эту задачку мы подкинули экспертам. Да, и еще обычный блокнот, в котором полно каракулей, цифр и пометок. Сейчас снимают копии. И много листов вырвано.

Циммерман: Итак, о Хорстмане нам кое-что известно, но недостаточно. Кто может нам еще помочь, фон Гота?

Гота: Карл Гольднер. Писатель. Я говорил с ним прошлой ночью. Он знает уйму всякого, в том числе и о Хорстмане.

Циммерман: Ладно, тогда отправляйтесь за ним. А вы, Фельдер, постарайтесь выяснить, какого черта нужно было ночью Хорстману на Нойемюлештрассе или где-то поблизости. И главное — что значит запись в календаре «Фр. Фри». Мне это надо знать!

* * *

— Ты когда вернулся домой? — Фрау Маргот Циммерман со всей возможной строгостью атаковала своего сына Манфреда, который, позевывая, наливал себе кофе.

— А тебе зачем? — Манфред даже не взглянул на нее. — Для тебя же лучше не знать.

— А если отец будет спрашивать?

— Конечно, будет. — Манфред криво усмехнулся. Восемнадцатилетний высокий стройный парень был удивительно хорош собой, с ангельски чистыми чертами. «Как со средневековой картины», — говаривал его приятель Амадей Шмельц. — Комиссар Кребс уже наверняка доложил папочке, что сцапал меня ночью.

— Он тебя сцапал? — недоверчиво переспросила Маргот, высокая зрелая женщина в духе Мадонны германского барокко. — Где же ты был, Манфред?

— В одном заведении у вокзала. — Манфред зевнул. — С приятелями. Ну перебрали чуть-чуть… Вообще-то Кребс вполне мог меня забрать, но не сделал этого. Не иначе по дружбе с коллегой Циммерманом! Таковы наши стражи порядка и справедливости.

— Но он же твой отец!

— А твой — муж! — с полным безразличием констатировал Манфред, словно разговор шел о погоде. — И мужа ты выбирала сама. А у меня не было возможности выбрать отца, и вот теперь всю жизнь мучайся с полицейским!

— Я тебя понимаю, — протянула Маргот. — Люди вроде него ни о чем не думают, кроме своей службы. И при этом утверждают, что в состоянии понять человеческие слабости и боли. Только самих близких они не понимают. В этом я уже убедилась.

— Случайно не вчера ночью, а? — усмехнулся Манфред. — Ты когда пришла домой, мама?

* * *

Деликатные признания доктора юриспруденции Антонио Шлоссера, адвоката, среди друзей известного как Тони:

— С Маргот, ныне фрау Циммерман, и Мартином, ее мужем, мы знакомы с юности. Все трое жили в Аугсбурге и вместе переехали в Мюнхен. Отношения были самыми дружескими. Маргот была дочерью фабриканта, мой отец — врачом, а отец Мартина служил в полиции.

Оставались мы неразлучными друзьями и тогда, когда я изучал право, а Мартин начал свою карьеру в криминальной полиции. Первая трещина в нашей дружбе возникла после неожиданного решения Маргот выйти замуж за Мартина. Я любил ее так же сильно, как и он. Но напрасно я пытался добиться ответа, почему она так решила. Видимо, дело в том, что она уже носила под сердцем Манфреда.