- Я тебя научу, как надо себя вести, негодяй! - зарычал управляющий и ударил Хакобо.
Бледный и испуганный Ансельмо стоял в стороне и судорожно сжимал руки.
Запуганные пеоны беспомощно смотрели на своего товарища, который ещё недавно работал вместе с ними, а сегодня стоял здесь избитый в ожидании страшной расправы.
Управляющий снова начал бить пленника. Лицо его преобразилось от радости, словно это занятие доставляло ему удовольствие. В нем не было ничего человеческого. Сердце его зачерствело до такой степени, что он был убежден: с этими людьми нужно обращаться только кнутом, любое наказание недостаточно. Работа и кнут - таков был у него закон. Он бил не потому, что ему нравилось истязать человека. Его трусливой рукой и мыслями руководила какая-то внутренняя горячка, и кнут в его руках щелкал со страшной ненавистью.
С каждым ударом сердца пеонов сжимались от боли и возмущения, словно это их пороли. Один из пеонов не смог вынести этого зрелища и, подталкиваемый какой-то внутренней силой, сделал шаг к палачу, решив помешать тому, чтобы продолжалось истязание товарища, который и не чувствовал уже боли.
- Довольно, собака! Почему ты бьешь человека со связанными руками? гневно закричал он и скорее для защиты, чем для нападения протянул руку к ножу, что висел у него на поясе.
При этих словах пеона Ансельмо весь подался вперед, как бы сам желая защитить Хакобо, но он не успел сделать и шага.
Пять выстрелов прозвучало почти одновременно, пять смертельных вспышек огня с дымом разорвали сумерки. Воздух запах порохом и кровью. Пеон упал, пронзенный пулями.
Никто не пошевелился. Это было предупреждение, подкрепленное смертью. Ветер развеял запах пороха в этот неясный час сумерек.
Два охранника отвели Хакобо в хижину высотой не более метра, выстроенную из глины и соломы.
Ночная тень завладела землей. Снаружи царило давящее молчание молчание бессилия и желания мести.
Несколько масляных ламп рассеивали ночные страхи.
Хакобо хотел освободиться от пут, но убедился в том, что это бесполезно. Он подозревал, что не увидит восхода солнца; на рассвете его уведут подальше и расстреляют. Они даже не закопают его. Вороны растерзают его тело, потом дождь и солнце отбелят его кости. Он закрыл глаза и, расслабив мускулы, попытался отдохнуть.
Он снова задумался о своей жизни, о мире, в котором жил раньше. Вспомнил свою деревушку, религиозные праздники, ручей, мать, которая, должно быть, молится всем святым, чтобы только плантации вернули её сына. Друзья решат, что он умер. Мысли его беспорядочно перескакивали с одного воспоминания на другое. Он вдруг подумал об управляющем, и ненависть заволокла ему глаза; он почувствовал неодолимое желание убить его. Сначала он робко подумал об этом, но постепенно эта мысль превратилась в горячее желание.
Его руки сжали, как клещи, пустоту. Кости пальцев хрустнули в безнадежном порыве схватить горло надсмотрщика, который в сотне метров отсюда пил, не вспоминая о нем, стакан вина. Он вспомнил пять лет жизни, проведенных в сельве, где каждый день он оставлял часть себя самого на этой бесконечной работе - срезании веток мате по четырнадцать часов каждый день, в беспрестанной борьбе с клещами, москитами и змеями. Каждый день он переносил на своей спине тяжелый груз в сто килограммов листьев мате на расстояние от четырех до восьми километров. К этой жизни, полной страданий, болезней и голода, присоединялся бесстыдный грабеж, выражавшийся в ценах на продукты, которые можно было купить только в магазинах плантации. Он подумал о своей книжке: каждый месяц "долг" превышал там "наличность". За пять лет ему не удалось выплатить тот задаток, который дали ему в деревне, долг увеличился втрое. Надежды расплатиться с долгами развеялись при столкновении с холодной реальностью. Тогда он и пытался убежать...
Хакобо нехотя подумал: "Завтра". Слово "завтра" гулко звучало в нем. Он хорошо знал, что завтра уже не будет солнечного света и он окончательно уйдет в темноту. Возможно, управляющий уже дал обычный для таких случаев приказ охранникам. Спустя немного времени мысли его начали путаться, он страшно ослабел и чуть не потерял сознание.
Он проснулся от того, что кто-то потянул за веревку, которая была у него на шее.
- Давай, вставай! - послышался грубый голос.
Хакобо подчинился, не сопротивляясь. Он машинально поднялся на ноги и, как автомат, вышел из хижины. Свежий рассветный воздух ударил ему в лицо. Он глубоко вздохнул. Он не хотел умирать! Разве только смертью можно расплатиться за долг? Разве он не работал здесь пять лет? Неужели этого не было достаточно?
- Пшел, сукин сын! А не то сейчас получишь!
ebooksa