По залу прокатился смешок. Гришина, который до этого хоть и с трудом, но молча выслушивал выступление, вдруг прорвало:
-- Товарищи коммунисты! Товарищ командир полка! -- крикнул он. -- Да ведь это же критика моего приказа!
Поддубный застучал карандашом о графин, призывая к порядку. А когда порядок водворился, поднялся полковник Слива и попросил два слова для справки.
-- Предоставить! -- раздались дружные голоса.
Семен Петрович, обращаясь к Гришину и указывая на карту, которую Дроздов все еще держал развернутой, сказал:
-- Это не приказ. Я отменил его. Продолжайте, Дроздов, а вы, Алексей Александрович, наберитесь мужества и терпеливо слушайте.
Дроздов припомнил Гришину и о бароспидографах, и о лунных ночах... Попросил партийное бюро не либеральничать с теми, кто ставит палки в колеса...
После Дроздова выступил комэск капитан Марков. То и дело вытирая носовым платком лоснящееся от жары лицо, он тоже критиковал Гришина, главным образом за то, что самолеты-цели обозначали себя фарами.
-- Такая практика далека от боевой действительности, и я просил бы командира части запретить Гришину делать это, -- сказал он в заключение.
Больше всего Гришин боялся критики со стороны Поддубного и поэтому выжидал, намереваясь попросить слова сразу же после его выступления, чтобы ударить по горячим следам... Но Поддубный не выступал, предоставляя слово другим коммунистам. Вопреки ожиданиям, Гришина поддержал в своей речи инженер Жбанов:
-- Мне кажется, что коммунист Гришин не заслуживает столь резкой критики. Мы знаем его как способного штурмана. К тому же он, будучи заместителем командира, многое сделал для предотвращения летных происшествий...
Гришина растрогали слова инженера -- наконец-то нашелся добрый, а главное, умный человек! Он тотчас же попросил слова. Вышел на трибуну и, по привычке запустив всю пятерню в шевелюру, обвел присутствующих взглядом, словно искал сочувствующих. Внешне он казался спокойным, но это спокойствие было напускным. Сидящие ближе к трибуне видели, как у Гришина мелко дрожал острый подбородок и перекатывались желваки на скулах побледневшего лица.
Прежде чем начать свою речь, он заглянул в блокнот, который держал в левой руке, затем снова запустил пятерню в прическу и заговорил несвойственным ему, каким-то певучим тоном, словно читая проповедь:
-- К сожалению, среди нас нет сейчас двух дорогих товарищей-коммунистов. Один из них погиб в районе Аральского моря, а второй лежит в госпитале, и неизвестно, будет ли когда-либо летать. Мы теряем людей в мирное время... Да, мы теряем людей, товарищи! -- повторил Гришин, явно намереваясь разжалобить присутствующих. -- Мы не выполнили своего государственного долга -- летать без аварий и катастроф. Наш полк стал аварийным. Правда это или, быть может, я сочиняю небылицы?
Гришин вопросительно поглядел на замполита, затем повернулся к Поддубному:
-- К сожалению, правда, товарищи! Должны мы принять меры к тому, чтобы не повторялась аварийность? Должны. Так почему же здесь мои мероприятия встречаются в штыки? Почему меня здесь называют перестраховщиком и скептиком? Почему, я вас спрашиваю, потрясают с этой трибуны моими приказами, подвергая их недозволенной критике?
Голос оратора все повышался...
-- К нам прибыл новый товарищ -- майор Поддубный... -- Гришин залпом осушил стакан воды. -- До сих пор он служил на севере. Он не имеет понятия об особенностях летной учебы в условиях пустыни, где столь часты губительные песчаные бури. А между тем куда толкает нас Поддубный? К аварийности -- вот куда! И тем досаднее, что его поддерживают такие руководящие офицеры, как замполит Горбунов, комэски Дроздов, Макаров и другие товарищи. Да и коммунист Слива, наш уважаемый, заслуженный командир, оказался у него на поводу...
-- Вы отвечайте на вопрос -- почему наш полк отстает по важнейшим видам летной подготовки? -- бросил реплику Дроздов.
Гришин пропустил эти слова мимо ушей. Он умалчивал о том, что было не в его пользу, и нажимал на своих противников, разя их, как ему казалось, неопровержимыми аргументами. В десять минут, установленные регламентом, он не уложился и попросил дополнительно еще пять минут. Ему дали три, да и то по настоянию замполита -- нельзя, мол, зажимать критику, какой бы она ни была.
ebooksa