– Что вы можете сказать по этому поводу? – спросил следователь.
– Все это неправда от первого до последнего слова, – ответил Давыдченко, возмущенно глядя на Горина.
– Вы настаиваете на своих показаниях? – спросил следователь у Горина.
– Нет, – глухо ответил он.
Давыдченко увели и вскоре отпустили, даже извинились перед ним на прощанье.
Следователь продолжал допрашивать Горина.
– Хорошо, мы запишем в протокол, что вы не знаете, откуда взялись продукты. Но вам легче от этого не станет, – терпеливо разъяснял следователь то, что юрист Горин прекрасно понимал и сам.
– Спекуляция продовольствием в осаждением городе – одно из самых тяжких уголовных преступлений, – продолжал следователь. – Вы в нем изобличены и сознались. Вас ждет суровое наказание. Но вы еще больше увеличиваете свою вину, не желая выдать сообщников.
– Могут меня расстрелять? – спросил Горин. Черты его красивого лица страшно заострились, на висках появились синие желваки.
– Что решит военный трибунал, я не знаю, – ответил следователь. – На фронте за мародерство расстреливают…
– В городе подобные прецеденты были?
– Были…
Допросы были прерваны на четыре дня из-за болезни Горина. Он ослаб, не мог подняться с лежака, стал впадать в апатию. Следователь выхлопотал для него дополнительно к пайку тарелку дрожжевого супа, но врач сказал, что это не голод, болезнь Горина – нервы, ее быстро не вылечить, нужно время.
Горин сильно изменился. Землистое лицо, щеки заросли черной щетиной, темные круги под опухшими глазами и глубокие складки у рта.
Следователь пришел в больницу неожиданно.
– Если я сообщу очень важное, могу ли я рассчитывать хоть на малейшее снисхождение? – спросил Горин.
– Чистосердечное признание, вы это знаете не хуже меня, всегда учитывается судом, – ответил следователь.
– Консервированные крабы я получил от человека, который, по моим предположениям, является немецким агентом.
– Повторите… – сказал следователь, не скрывая своего изумления.
Горин повторил и назвал имя агента – Павел Генрихович. Фамилии он не знал.