Окончательно убедившись, что обманут, Морелос приказал трубить отбой. Эта была первая неудача, постигшая священника-воина в его многомесячной славной боевой деятельности.
Глава XV
Было жаркое июньское утро, как раз перед началом периода дождей, когда в Южной Мексике особенно сильно печет солнце. Отвесные лучи его нагревали до степени тлеющей золы густую пыль Гуахапамской равнины, раскинувшейся в виде обширного амфитеатра среди обступающих ее гор.
В описываемое нами время эта равнина представляла безотрадную картину разрушения. Пылали дома, селения, и среди пожарища всюду лежали груды всякого имущества, наскоро вытащенного погорельцами из горевших жилищ. Там и сям валялись мертвые тела людей и лошадей, над которыми вились стаи прожорливых пернатых хищников. Из лесов выглядывали не менее жадные четвероногие, также привлекаемые надеждою на обильную добычу. Но те и другие, опасаясь близости людей, не отважились приступить к пиру.
В одной стороне равнины высоко развевался в воздухе испанский штандарт, указывая место расположения лагеря испанских войск. Далее, в том же направлении, за простым земляным валом, высились колокольни и купола нескольких церквей, испещренных пробоинами от пушечных ядер. Эти церкви находились в городе Гуапахаме, который уже четвертый месяц, с горстью защитников, стойко выдерживал осаду более многочисленного неприятеля. Осаждавших было полторы тысячи, а защитников — не более трехсот. Но эти триста воодушевлялись героическим духом полковника Валерио Трухано.
Читатель, быть может, не забыл того честного и благочестивого погонщика мулов, который оказал дону Рафаэлю помощь, вылечив его лошадь, и который, в минуты опасности, всегда громогласно обращался за помощью к Богу. Такое же благочестие он сумел внушить и защитникам города, судя по тому, что из-за земляных укреплений до испанцев часто доносилось хоровое пение псалмов и гимнов.
На городских валах стояло несколько пушек с обращенными к испанскому лагерю жерлами. Все пространство между городом и лагерем было усеяно убитыми людьми и лошадьми, тела которых не успели еще убрать.
Заглянем сначала в испанский лагерь, где главнокомандующим был оахакский губернатор Бонавиа со своими помощниками, генералами Кальделасом и Регулесом.
Рано утром описываемого дня в лагерь возвратились из разведки двое верховых драгун. Они сопровождали третьего всадника в одежде вакеро. Последний вел на поводу великолепного коня.
Вакеро просил провести его к полковнику Трэс-Вилласу, к которому имел поручение. Драгуны привели его к одному из лучших шатров. Перед этим шатром стоял грум и усердно чистил верховую лошадь.
— А как ваше имя? — спросил грум у вакеро, когда тот попросил доложить о нем полковнику.
— Хулиан, — ответил тот. — Я один из служащих в гасиенде Дель-Валле, и у меня есть важное поручение к полковнику Трэс-Вилласу.
— Хорошо. Сейчас доложу полковнику, — проговорил грум и исчез за пологом шатра.
В этот день испанское войско готовилось сделать пятнадцатый по счету приступ осажденного города, и полковник Трэс-Виллас собирался на военный совет по этому поводу. Когда грум доложил ему о прибытии посланного из гасиенды Дель-Валле, он приказал позвать его. Во все время своей разлуки с Гертрудой он питал тайную надежду на то, что девушка пришлет, наконец, ему весточку со словом любви и прощения. Поэтому прибытие человека с той стороны всегда сильно волновало его.
— В чем дело, Хулиан? — поспешно спросил он гонца. — Надеюсь, в нашей гасиенде все благополучно?
— Пока все слава Богу, сеньор, — ответил вакеро. — Только солдаты на гасиенде жалуются, что им нечего делать. Впрочем, известие, которое я привез вашей чести, быть может, даст им и дело…
— Значит, ты привез мне известие о наших врагах?
Тон глубокого разочарования, звучавший в этом вопросе, произвел впечатление даже на грубоватую душу вакеро.
— Да, есть и это, сеньор, — поспешил сказать он. — Но у меня имеется кое-что и другое. Наверное вам будет приятно узнать, что я привел с собой Ронкадора?..
— Как… Ронкадора?!