Отсутствие доньи Энкарнасион продолжалось целых четыре месяца, потому что на обратном пути она с дочерью заезжала к некоторым из своих родственников, и в каждом доме ей приходилось прогостить дня два-три. Это продолжительное отсутствие хозяйки дома сильно ощущалось всеми домашними, а потому сегодня все были особенно рады ее возвращению, тем более, что вместе с ней вернулась и прекрасная сеньорита.
Завтрак прошел очень оживленно и весело; дамы рассказывали о различных происшествиях и случайностях во время их пути.
Под конец, когда эта тема истощилась, и разговор поддерживался только из приличия, дон Торрибио знаком подозвал к себе Пепе Ортиса.
Тот тотчас же встал из-за стола и подошел к своему господину.
— Я не вижу Лукаса Мендеса! — сказал дон Торрибио довольно громко своему мнимому слуге. — Почему его нет здесь?
— Сеньор! — отвечал Пепе Ортис. — Его нет на асиенде.
— Как! Он отлучился с асиенды? — воскликнул дон Тор-рибио с прекрасно сыгранным удивлением. — Несмотря на мое строгое приказание — ни под каким видом не сметь отлучаться?
Пепе Ортис молчал, опустив голову.
— Почему это молчание? Отвечай мне сейчас же, я этого требую! — продолжал молодой человек таким тоном, как будто он начинал терять терпение.
— Извольте спрашивать, ваша милость, я буду отвечать, mi amo!
— Какие же причины выставил Лукас Мендес для того, чтобы отлучиться сегодня поутру?
— Лукас Мендес сегодня утром не отлучался, ваша милость.
— Но, в таком случае, когда же он ушел? Ночью?
— Нет, ваша милость, он ушел еще вчера, тотчас после заката солнца. Не сказав никому ни слова, он пошел в конюшню, оседлал своего коня, сел на него и ускакал.
— И ты его больше не видел?
— Нет, ваша милость, не видел.
— Почему же ты не предупредил меня об этом внезапном отъезде?
— Я полагал, что он поступает так по приказанию вашей милости.
— Странно! — прошептал дон Торрибио.
Все кругом замолчали, прислушиваясь к тому, что говорилось между доном Торрибио и его слугой; то впечатление, которого желал и добивался молодой человек, было вполне достигнуто. Затем он продолжал тоном человека, которого уже начинает разбирать гнев и досада.