— Как дела?
— Вроде тихо. Только вот не знаю, как тебя в дом звать. Моравский прислал одного постояльца.
— Какой еще Моравский? Это тот, что старостой был?
— Да, тот самый, бывший староста. Его не посадили. Наверное, не знают, кем он при немцах был. А постоялец этот по хуторам ездит, продукты выменивает для железной дороги. Спит, правда, на сеновале, но, того и гляди, в дом завалится.
— Да, хреновые дела. Тот ли он, за кого себя выдает? А вдруг легавый?
— Кто? Как ты сказал?
— Ну, из НКВД.
— Нет, вроде бы не похож. Прощупывал его...
— К Ядьке не пристает?
— Куда ему, молокососу! От роду годков двадцать, не более. Не думаю, что таких в ихнюю нэкэвэду брать будут. Но, как говорят, береженого бог бережет. Поэтому и боюсь тебя в хату звать.
— Так, говоришь, продукты скупает? Ты знаешь, это хорошо! Пусть собирает...
— Ты, что, Степан? Сдурел? Если в моем доме вы его хоть пальцем тронете, не сносить мне головы. Время-то военное. Начнут копаться, узнают, кто есть ты на самом деле, и тогда пиши пропало. Не забывай, что в округе тебя многие знают.
— Понимаю, батька, не учи. Пусть собирает свое продовольствие. Когда повезет, на дороге встретим.
— Это — другое дело. Когда уедет от меня, можешь поступать как хочешь.
— Что приготовил нам?
— Все, что в прошлый раз просил. Вот только патронов не нашел.
— Плохо. Патроны кончаются, и надо во что бы то ни стало добыть.
— Может, попробовать через пацана?
— Какого еще пацана?
— Да который у меня. Я заглядывал в его вещмешок. Там патроны от карабина. Не меньше сотни лежало.