— Тяжело нам будет, сынок, — горевала мать. — Ты уж без разрешения не ходи на улицу.
Отец за эти дни сильно изменился, стал хмурый и неразговорчивый и чаще обычного попыхивал цигаркой. В квартиру вошли тревога, ожидание чего-то неизвестного.
...А война катилась все дальше на восток.
Ребята теперь собирались в огороде, в тени вишен, и разговор вели только о боевых событиях. Как-то Лена сказала:
— Слышали? Немцы Немигу и Танковую обносят колючей проволокой. Говорят, будто туда жителей сгонять будут. Это у них гетто называется. Чудное какое-то слово. — И, помолчав немного, добавила: — Страшное слово...
Володя уже слышал от взрослых, что немцы хотят заключить в гетто всех евреев. Он не мог представить, что Лева Соловейчик, Роман Фишман, с которыми он дружит и почти ежедневно встречается, будут жить там, за колючей проволокой.
— Ребята, давайте посмотрим, что они там делают, — предложил Володя. Ребята согласились и тут же направились на улицу Танковую. Шли группой, прижимаясь друг к другу. Еще бы! Это был их первый выход в город. Немцев по улицам ходило много. Ребята уступали им дорогу, сходя с тротуара на проезжую часть. Володя заметил, что чужаки не обращают никакого внимания на детей.
Вскоре ребята оказались на высокой горе, с которой открывался вид на Танковую. Внизу протянулись ровные ряды проволочных ограждений. На вышках были установлены пулеметы. Чуть левее, возле двухэтажного каменного дома, веселились полураздетые немцы. Они с гоготом обливали друг друга водой, горланили песни. Недалеко от них дымилась походная кухня. Ребята молча, не сговариваясь, направились в сторону площади Свободы.
— Пацаны, стойте! — крикнул кто-то из мальчишек. Они увидели большой лист бумаги, наклеенный на стену дома. Это было «Воззвание к жителям занятых областей». Ребята подошли поближе к стене, стали читать. Почти каждая строка «воззвания» угрожала суровыми карами: за неподчинение германским военным или гражданским властям — расстрел без суда и следствия, за помощь бойцам Красной Армии, попавшим в окружение, — расстрел, за хранение огнестрельного и холодного оружия — расстрел на месте.
Лена чуть слышно прочитала вслух: «В случае невозможности обнаружения виновных германские власти будут вынуждены принять насильственные меры против всего населения. Во избежание расстрела невинных заложников, сжигания домов и других суровых наказаний все население обязано стараться обеспечить спокойствие и порядок...»
Девочка повернулась к ребятам:
— Что же это такое получается? За одного или нескольких виновных должно отвечать все население? Выходит, за любую провинность они могут убить?
Мальчишки молчали. Подавленные, расстроенные, они пошли дальше. Володя, сжимая кулаки, с ненавистью поглядывал на проходящих мимо оккупантов. «Чего они пришли сюда? Что им надо? — думал он. — Нет, я не буду сидеть сложа руки».
Дома он весь вечер думал, как сражаться с врагом: «Вот если бы достать пистолет. Я бы их по одному, гадов, бил!»
А назавтра Володе пришлось быть невольным свидетелем страшного зрелища. Мать иногда ходила на Комаровский рынок, чтобы выменять на одежду или другие домашние вещи какие-нибудь продукты. На этот раз она взяла с собой и сына. Не успели подойти к рынку, как всю близлежащую площадь оцепили солдаты в мундирах мышиного цвета. Резкий визгливый голос, прорывавшийся через невидимый громкоговоритель, предупреждал:
— Ахтунг! Ахтунг! Внимание! Сейчас ви будет немношко посмотреть, как немецкий командование поступайт с теми, кто нас не подчиняется.
Володя увидел, как со стороны улицы Цнянской вели связанных друг с другом людей. Это были две женщины, трое мужчин и маленькая девочка лет шести. По бокам у них, с автоматами наизготовку, в касках, с засученными рукавами, шли конвоиры. Людей подвели к каким-то сооружениям, которых Володя раньше не видел.
— Господи! Так это же виселица! — воскликнула в отчаянии мать и притянула к себе сына. Володя только теперь понял, что затевают фашисты. Он не верил глазам, даже представить себе не мог, что вот сейчас повесят этих людей, эту девочку, которую тоже обвиняют в сопротивлении. Гитлеровцы, не развязывая арестованных, каждого поставили на табуретки, размещенные под виселицей. Девочка стояла ближе всех к Володе, и он видел, что она единственная, у кого руки были свободны. Девочка молчала, недоуменно вертела головкой и вопросительно глядела на толпу, согнанную на площадь. Потом, пытаясь слабенькой ручонкой снять наброшенную на ее шейку грубую веревочную петлю, повернулась к людям, приведенным на казнь.
— Мама! — только и смогла воскликнуть она в предчувствии беды.
И тут же по всей площади разнесся истошный женский крик:
ebooksa