Вам - задание

Алексей пришел в себя лишь только на третьи сутки. Он лежал вверх лицом и первое, что увидел, — это потолок из широких непокрашенных досок.

«Где я? — подумал Купрейчик, пытаясь вспомнить, что же с ним произошло. Ему долго пришлось напрягать память, собираться с мыслями, чтобы вспомнить, как там, уже на подходе к своим, он увидел горящие точки, несущиеся к нему. — Значит, я ранен, но куда? Постой-постой, а вдруг меня взяли в плен?»

От этой мысли Алексей застонал, и тут же над ним появилось незнакомое лицо и он услышал женский голос:

— Что, очнулся, сынок?

Алексей хотел спросить куда его ранило и где он находится, но старушка — теперь лейтенант рассмотрел ее лицо отчетливо — приложила палец к губам:

— Молчи, сынок, молчи, касатик! Тебе нельзя разговаривать, пуля попала в горло, и врач сказал, что несколько недель тебе придется помолчать, так как разговаривать не сможешь. Ты полежи, а я доктора позову.

И старушка исчезла. Алексей попытался проследить за ней, но голова лежала низко, и ему ничего не оставалось, как снова смотреть в потолок. Он подумал: «Старуха говорит по-русски. Постой-постой, я же слышу голоса». Только сейчас до его сознания дошло, что негромкий, прорывающийся гул — это разговор людей, находящихся с ним в одной комнате. Он прислушался к разговорам и разобрал отдельные фразы.

«Значит, не в плену», — облегченно вздохнул лейтенант и опять начал вспоминать о переходе линии фронта: «Интересно, дошел взвод до наших? Доставили ребята пленных? Что с Зайцевым и Губчиком?»

Ох, как хотелось знать лейтенанту об этом. Но кто ответит ему на эти вопросы?

В этот момент над ним склонился мужчина. Чисто выбритое лицо, большие, с красноватыми белками, усталые глаза.

«Врач, — догадался Алексей, — судя по глазам для него самая большая мечта — это выспаться».

А врач чуть улыбнулся ему и сказал:

— Ну вот, гвардеец, начинаем жить. А пока ты тут лежал, два генерала тобой интересовались. Чувствуется, что ты им хорошую службу сослужил. А теперь слушай меня. У тебя несколько пулевых ранений: одно в голову, другое в правую часть груди и третье в область гортани. От этого развился сильный ее отек. А это значит, что некоторое время придется помолчать.

И, очевидно, уловив в глазах Купрейчика тревогу, врач поспешно и грубовато пояснил:

— Не беспокойся, через неделю-другую будешь чесать языком, как и прежде. — Он выпрямился и кому-то невидимому сказал: — Давайте парня на перевязку!

Подошли два пожилых санитара. Они осторожно переложили Купрейчика на носилки и понесли.

Он по-прежнему лежал лицом вверх и видел, как потолок комнаты сменился темным перекрытием сеней и наконец его вынесли на улицу. Носилки мерно закачались в такт шагов санитаров, и Алексей увидел небо. Хмурое, неприветливое, покрытое облаками.

Вскоре лейтенанта внесли в какое-то помещение и положили на высокий самодельный стол. Алексей увидел над собой подвешенные к потолку три большие керосиновые лампы. Одна из них горела и при дневном свете выглядела бледным пятном. Купрейчик хотел повернуть голову, чтобы посмотреть по сторонам, но острая боль пронзила горло, и он застонал.

— Лежи, дружок, спокойно! — послышался мужской голос, и над Купрейчиком появилось уже знакомое лицо врача. Он чуть улыбнулся усталыми глазами и пояснил:

— Тебе ворочать шеей никак нельзя — будет больно. Так что ты только слушай и моргай глазами.