В открытом море

На баркасе вновь вздулся парус и заработал мотор. Кренясь, суденышко понеслось по волнам со скоростью гоночной яхты, но уйти далеко не смогло. Вскоре с севера в небе показались две черные точки.

– Убрать парус и выключить мотор! – отдал команду мичман.

Самолеты, настигнув баркас, принялись так низко летать над ним, что, казалось, вот-вот зацепят крылом.

– Не подниматься! – приказал Клецко. – Пусть думают, что баркас пустой или с убитыми.

Самолеты выпустили три ракеты, дали несколько пулеметных очередей в воздух, а черноморцы лежали не шелохнувшись, не подавая признаков жизни. Они поднялись только тогда, когда фашистские самолеты скрылись за горизонтом.

Баркас опять побежал полным ходом.

Часа два над черноморцами никто не появлялся. Уже начало темнеть.

– Видно, потеряли нас, – облегченно вздохнув, проговорил Восьмеркин.

– А ты все же приглядывай за горизонтом, – сказал Клецко.

– Чего же приглядывать, товарищ мичман? Если катер нагонит, то что мы им сделаем? Воевать нам вроде нечем.

– Как нечем? Без сопротивления сдаваться будешь?

– Зачем же мне сдаваться? Я и кулаком катер могу расшибить, пусть сунется. А вот вы как?

– «Пусть сунется… кулаком могу», – в сердцах передразнил Восьмеркина Чижеев. – Наворожил уже! Слева, бурун… Ну конечно! Прямо сюда катит.

Вдали действительно показался один бурун, а за ним и второй. Точно разраставшиеся комья снега, катились два буруна по темной поверхности моря. Клецко внимательно вгляделся и определил, что впереди идет торпедный катер, а поодаль – сторожевой.

– Не поддадимся, товарищи! – вдруг сказал Клецко со свойственной ему в минуты опасности торжественностью. – Помните: черноморцы никогда дешево не отдавали своей жизни. Если живьем захотят взять, – руки перебивайте и в горло зубами. На борт попадете, – захватывайте оружие и держитесь до последнего. Вот только как с Костей Чупчуренко?

– У меня одна рука целая, – поднимаясь, ответил Чупчуренко. Он был очень бледен. – Буду помогать вам, живым не сдамся.

– Правильно, Костя. Эх, и матрос бы из тебя вышел!

Мичман обнял его, и крючковому с мотористом показалось, что он смахнул слезу.

– Давайте и с вами… может, последний раз видимся.

Он по-мужски крепко обнял Чижеева, потом Восьмеркина и твердым голосом скомандовал: