Товарищ маузер,

– Не сердись, пожалуйста, Робис. У меня такое чувство, словно я нехорошо с тобой поступила…

Он пожал плечами:

– Со мной? Нет, ты чудачка, Дайна! Признайся, ты, наверное, вообразила, будто я в тебя влюблен?

– Это не так?… Ах, Робис, тогда я счастлива вдвойне! – И она поцеловала его в щеку.

2

Целый месяц Атаман провел вдали от Риги.

Внешних перемен в городе заметно не было. Вот стоит городовой и, ухмыляясь, глазеет, как пьяный мужчина колотит свою жену; вот из ворот выходит горбатый старьевщик, поднимает палкой с острым гвоздем на конце раздавленный окурок и жадно закуривает; вот, расталкивая встречных своим круглым животом, важно вышагивает купец. Немного дальше гурьба оборванных ребятишек гоняет по улице ржавый обруч. Их разогнала мчавшаяся карьером четверка с графской короной на экипаже. Мальчишки недостаточно быстро отскочили в сторону, и ливрейный кучер, ругаясь на чем свет стоит, успел одного-другого огреть кнутом.

Атамана обуяла неудержимая злость. Еще мгновение – и он бы догнал карету и стащил кучера с козел. Однако вовремя сдержался – соберется толпа, произойдет скандал. Нет, нельзя обращать на себя внимание.

Но из-за того, что пришлось подавить в себе гнев, чувство раздражения только возросло.

Как назло, к «коммуне» надо было идти по хорошо знакомым улицам. Вот глухой дощатый забор, за которым в мрачном флигеле прошло детство Атамана. Над воротами все еще красуется ненавистная доска с надписью: «Корсетная фабрика Иоганна Русениека».

За то, что он стал революционером, нужно быть благодарным его отцу. Относился он к сыну хорошо и, самое главное, ничего не запрещал. Разве только одно – Эрнест не смел показываться на фабрике.

Но однажды настал день, когда романтически настроенному пятнадцатилетнему мальчику, увлеченному сильными, свободолюбивыми героями Байрона, довелось увидеть «добряка»-папашу с иной стороны.

В комнате Эрнеста всегда валялись пластинки китового уса, который употреблялся для корсетов. Мальчик иногда что-то мастерил из них. Однажды он стал свидетелем того, как отец закатил пощечину молоденькой ученице Кате за то, что она сломала грошовую пластинку. Ударил зло, наотмашь. Потом вытер пальцы платком и ушел. Эрнест, тайком пробравшийся в цех, замер от ужаса. Так вот каков он – его отец! В эту минуту в мальчике что-то надломилось, рухнуло. И рухнуло навсегда.

В тот же вечер он сбежал из дому. Его вскоре поймали, привели к отцу. Впервые в жизни Эрнест узнал, что такое порка. Отец выпорол его жестоко, по всем правилам, после чего запер на ключ в комнате. Ночью Эрнест связал простыни, полотенца – все, что попалось под руку, – и через окно спустился с третьего этажа, рискуя сломать себе шею. Он пробрался в гавань, где обычно швартовались парусники дальнего плавания, и спрятался на какой-то шхуне. Два дня Эрнеста донимала морская болезнь, однако мальчик не жалел о своем поступке. Он хотел умереть назло всем, в особенности отцу. Потом буря поутихла, и все остальные чувства заглушил голод. Он вылез из ящика, в котором держали якорную цепь. До самого горизонта катили волны Северного моря – назад пути не было. Но вскоре его радости настал конец. Капитан надавал «зайцу» крепких оплеух, совсем, как в тот раз отец – Кате, и мальчик усвоил еще одну житейскую истину: в мире существуют господа и рабы.

Эрнеста определили на камбуз в помощники корабельному коку. Команда, собранная из пропойц и людей отпетых, всячески издевалась над неповоротливым поваренком. На него сыпались затрещины, брань. Ради забавы его опаивали ромом и загоняли на самые верхние реи. Но, как ни странно, на товарищей по команде он не озлоблялся. Уже в юном возрасте он понимал, что таких, как они, можно лишь презирать или жалеть. Он искренне досадовал, что рабский труд, жизнь под кнутом превратила в зверей тех, кто должны называться людьми. И каждую нанесенную ему обиду, каждую полученную им затрещину он заносил на счет отца и ему подобных…

Воспоминания ранней юности пробудили злость в душе Атамана. Немыслимо дольше терпеть весь этот гнет. Все вокруг стонало от несправедливостей, и все взывало к грому и молнии революции. Пора переиначить жизнь. Она должна стать не такой, как в Бельгии, где социалисты думают только о своем кошельке… Нет! Она должна стать совсем новой, чтобы человек мог проявиться в ней во всей своей красоте!

В таком душевном состоянии Атаман пришел на явочную квартиру. Первое, что он услышал, было известие об аресте Грома.

Атаман не искал слов, чтобы успокоить и ободрить Лизу, – только сами собой сжимались кулаки. Он даже толком не поздоровался с товарищами, отстранился от Дины, выбежавшей ему навстречу с глазами, сияющими от счастья, и молча уставился хмурым взглядом на Робиса.

– Ну, что все скисли? – заговорил он после тяжелой паузы. – Чего мы еще ждем, Робис? Надо собирать ребят, выручать Грома. Пошли!

– Я никуда не пойду!