Когда они подошли к особняку сенатора Крафта, у въезда на участок они заметили красный «мерседес». От стены отделилась тень, к ним подошел третий.
— Тс-с! — прошептал человек. — Это машина Ванкувера. В ней шофер.
— Сенатора? — спросил Гард.
— Он приехал минут пятнадцать назад. Я уже подвесил лестницу. Чуть не влип.
— Ее не видно из окна?
— Не думаю.
— Ну и прекрасно. Мартене. Кто в доме?
— Сторож, лакей и шофер. Шофер изрядно хватил, так что уже спит.
— А остальные? — спросил Таратура.
— Как обычно, играют в карты. Около двенадцати разойдутся, выпив по стопочке. Крафт ложится в полночь, так что Ванкувер сейчас уедет.
— Вы уже стали летописцем этого семейства, — улыбнулся Гард.
— Понаблюдай я не трое суток, а хотя бы десять, — ответил Мартене, — я мог бы стать самим сенатором! Тс-с!..
Открылась дверь особняка. Высокий сухопарый старик легко сбежал по лестнице и направился к «мерседесу». Тут же встрепенулся шофер, запустил двигатель. Ванкувер сел на заднее сиденье.
— Ишь ты, песок сыплется, а бегает, как мальчишка! — сказал шепотом Таратура. По его тону можно было понять, что он без особого почтения относится к сенаторам.
«Мерседес» взял с места не менее ста километров.
«Эх, Таратура! — подумал про себя Гард. — Вы и сами не понимаете, насколько можете оказаться правы! Уж слишком поспешно бежал этот Ванкувер…»
— Боюсь, что мы уже опоздали, — вслух сказал Гард. — Ну, пошли.
Сенатор действительно ложился в полночь, вот уже много лет не изменяя своей всем известной привычке. С того памятного утра 19… года, когда его посетил Главный Йог мира и, взяв за консультацию восемь тысяч кларков, посоветовал три способа борьбы с болезнями и старостью: сон, глубокое дыхание и умеренность в пище, — сенатор неукоснительно пользовался дорогими советами и чувствовал себя превосходно.
Было уже четверть двенадцатого. Крафт, чему-то улыбнувшись, расстегнул рубашку и достал из медальона, подвешенного на груди, маленький золотой ключик. Затем он подошел к сейфу, стоящему в углу комнаты, и открыл его. Если бы кто-нибудь мог наблюдать в эту минуту лицо Крафта, то ни за что не поверил бы, что перед ним знаменитый Крафт, жестокость которого порождала легенды. Сейчас его лицо источало блаженство и даже одухотворенность. Говорят, с такими лицами поэты пишут свои лучшие стихи.
Крафт достал из сейфа аккуратно расчерченный лист плотной белой бумаги, карандаш и резинку. Потом отошел к столу и опустился в кресло. Вспыхнула настольная лампа, осветив молодое еще, не изрезанное морщинами лицо сенатора. И губы его зашевелились, словно он молился.