Цвет цивилизации

22
18
20
22
24
26
28
30

– Напрасно, – отвечает губернатор, – за m-lle Селизеттой нельзя ухаживать. M-lle Селизетта не молодая девушка, это настоящий мальчишка, – и я не думаю, чтоб даже Дон Жуану удалось увидеть ее в женской юбке. Кроме того, г. де Фьерс имеет дело с очень злой маленькой насмешницей, советую ему быть осторожным.

M-lle Сильва протестует и смеется. Фьерс видит, как она покраснела. Ее кровь просвечивает сквозь слишком тонкую кожу. Он начинает мечтать: такими, когда-то, в далеком детстве, он представлял себе фей в их волшебных дворцах из сказки…

– Вас зовут Селизеттой? Красивое и редкое имя.

– Слишком даже редкое. Но мой отец любил это имя. И хотя у меня их три или четыре, на выбор, я никогда не буду носить никакого другого, кроме этого.

Фьерс мечтает. Ему уже не кажется странным удовольствие, которое он испытывает в обществе этой маленькой девочки, – он, цивилизованный друг Мевиля и Торраля, друг Роше…

Встали из-за стола. В салоне Фьерс оставляет свою соседку, чтобы угощать дам чаем – настоящим цзечжуенским чаем, в чашках из Садзумы, без ручек. Губернатор, вспомнив о своих ораторских выступлениях в палате – он там был и будет еще, надо надеяться, – произносит речь о колониальных нравах.

– Китаец-вор, японец-убийца, аннамит – то и другое вместе. Констатировав это, я признаю открыто, что эти три нации, в смысле добродетели, стоят выше Европы и обладают цивилизацией более высокой, чем цивилизация западная. Нам, повелителям этих людей, которые достойны быть нашими повелителями, следовало бы, по крайней мере, превосходить их в смысле нашей социальной морали: нам, колонизаторам, не следовало бы быть ни убийцами, ни ворами. Но это – утопия.

Адмирал учтиво протестует. Губернатор стоит на своем.

– Это утопия. Я не буду перечислять вам, дорогой адмирал, все гуманитарные глупости, столько раз продемонстрированные здесь завоевателями. Я не обвиняю колонии, я обвиняю колониальные власти – наши французские колониальные власти, стоящие качественно на самом низком уровне.

– Почему? – спрашивает кто-то.

– Потому что по общему мнению французской нации, колонии являются последним ресурсом и последним убежищем для отбросов всех классов и для всех преступников. Доказательством может служить хотя бы то, что метрополия осторожно сохраняет для себя лучшие элементы, а сюда вывозит мусор. Мы устраиваем здесь бесполезных и вредных, блюдолизов и мошенников. Те, которые обрабатывают землю в Индокитае, во Франции не умели пахать. Те, которые здесь торгуют и спекулируют, там были банкротами. Те, которые командуют здесь образованными мандаринами, были там выгнаны из средней школы. И те, которые здесь судят и осуждают, были в свое время судимы и осуждены там. После этого, нечему удивляться, что в моральном отношении эта страна самая отсталая в Азии, а в интеллектуальном – во всем мире.

Вице-губернатор начинает говорить в свою очередь тихим и насмешливым голосом, который составляет контраст с его суровой наружностью судебного чиновника, не умеющего улыбаться.

– Господин генерал-губернатор! Рискуя говорить против своего сословия – колониальных властей, – я хочу подтвердить ваши слова одним анекдотом. Вы знали Портальера?

– Портальера, канцлера резиденции в Тонкине?

– Вот именно. Знаете ли вы его историю?

– Я знаю, что это бездарность. Дюбуа, бывший министр, сделал нам в прошлом году плохой подарок, назначив его сюда.

– Вы правы. Вот подкладка этого назначения: я не знаю ничего более поучительного. Портальер был когда-то журналистом. Он вел хронику раздавленных собак в листке, который перебивался шантажами…

– Очень хорошо.

– И умирал с голоду.

– Как жаль, что не умер!