Цвет цивилизации

– Ну, довольно, – прервал он вдруг. – Я тебя предупреждал, не так ли? Соскочив с рельсов здравого рассудка, ты должен был кувырнуться. Не жалуйся: ты мог упасть и с большей высоты. Твой неудавшийся брак спас тебе жизнь. Теперь ты свободен. Почти чудом ты вырвался из сумасшедшего дома, в котором мог бы окончить свои дни. Глупец! Вместо того, чтобы плакать, ты должен был бы смеяться. Лекарство, быть может, и горько, – но ты зато исцелен. Во всем, что ты молол здесь, нет ни одной молекулы здравого смысла. Твой потерянный рай – выдумка: это страна лжи и миражей. Ты мог бы пройти его весь из конца в конец, ни разу не встретив реального счастья. Ты меня понял, да? Слушай: через час я покидаю Сайгон и, вероятно, вижу тебя в последний раз в жизни. Мы были друзьями, я хочу тебе оставить нечто лучшее, чем совет – завещание: вернись к здравому смыслу. Ты был цивилизованным, но столетия атавизма не могут изгладиться бесследно, даже после бесконечного усовершенствования. Вернись к цивилизации! Искорени в твоем мышлении последние корни предрассудков, условностей, верований. Сделайся снова тем, чем ты был перед твоим кризисом: взрослым человеком среди играющих детей на земле. И ты снова вернешь себе счастье взрослых людей, здоровое и разумное счастье, которое заключается в том, чтобы не знать страданий.

Он смотрел Фьерсу твердо и прямо в глаза, и Фьерс смотрел на него, но задумчиво: в этой разнице сказывалась душа того и другого. Торраль свернул папиросу и закурил.

В тишине они слышали потрескивание лампы, в которой керосин догорал.

– Так значит, – вдруг спросил Фьерс, – жизнь тебе нравится?

– Да.

– Ты не хочешь ничего лучшего? Тебе достаточно этого: спать, есть, пить, курить табак и опиум, любить женщин – или там мальчиков?

– Да!

– И вполне искренно ты убежден, что зло и добро – вздор, что нет ни Бога, ни закона?

Торраль язвительно засмеялся.

– Урок катехизиса. Я верю в одного только Бога: в детерминистскую эволюцию. Я верю в добро и зло, как в регламент общественной выгоды, предусмотрительно сочиненный умными против дураков. Я верю даже, что человек состоит из тела и души, причем первое – математически точная величина, а второе – интеграл химических соединений. Чтобы закончить, я прибавлю, что этот катехизис – катехизис цивилизованных – тайна, которую нужно скрывать от недостойной черни и сохранять только для избранных, каков я. Цивилизация должна идти вперед. А профанировать тайны – значит, отбрасывать эволюцию назад, к варварству.

Он выпустил последние клубы дыма из своей папиросы и погасил ее под ногой.

– Я думаю, впрочем, что ты знаешь все это так же, как и я.

Огонь в лампе угасал с маленькими судорогами, которые отбрасывали на стену сарабанду красноватых теней. Фьерс опустил голову. Что он мог ответить? Торраль говорил правду, ничего нельзя было выдвинуть против этой непогрешимой догмы.

Внезапно, среди призраков, осаждавших его мысль, Фьерс увидел Селизетту Сильва – целомудренную, верующую, наивную, счастливую.

– Да! – закричал он внезапно. – Да, я знаю все это! Я выучил твой катехизис еще в школе. И я инстинктивно следовал ему даже раньше, чем изучил. И нет истины кроме него, и все остальное – ложь. Да, черт возьми, я знаю все это. Но дальше? Нет ни Бога, ни закона, ни морали. Нет ничего, кроме права каждого брать свое счастье, где ему заблагорассудится и жить за счет менее сильных. А дальше? Я пользовался им, этим правом, я им злоупотреблял. Я сделал своей любовницей Истину, самую эгоистичную и самую неумолимую из всех: моя ли вина, если теперь я задыхаюсь в ее объятиях? Моя ли вина, если я нашел только усталость и отвращение там, где, по твоим словам, должно бы найти счастье? Не страдать, не чувствовать! Этого мне недостаточно. Я жажду другого. Я не согласен больше жить для того, чтобы есть, пить и распутничать. Я не хочу ее больше, этой Истины, которая не может мне дать ничего другого: я предпочитаю ложь, я предпочитаю ее обман, ее измены и слезы!

– Ты сошел с ума.

– Нет! Я вижу ясно. Истина! Что мне с нею делать? Нечего, трижды нечего. Мне нужно счастье. И вот я видел, как люди живут во лжи, среди вздора религии, морали, чести и добродетели: эти люди были счастливы…

– Счастливы, как каторжники под двойным замком.

– Что из того, если в тюрьме лучше, чем на свободе?

– Попробуй, ты увидишь.